Седьмой крест. Рассказы - [165]

— Большое спасибо, товарищи.

Циллих никак не мог отдышаться, потом вытер лицо и волосы. Когда он немного успокоился, он на всякий случай придумал какое-то объяснение:

— Надо же мне было нарваться на таких дураков! Я попал к лудильщикам. Работа подходящая. И вдруг один из них будто взбесился. И как вы думаете, из-за чего? Пластырь у меня на ушах! Мне его в госпитале налепили, после воспаления среднего уха. А парню точно вожжа под хвост попала. Мы разругались, и он меня вышвырнул.

Рабочий, сидевший слева от него, сказал:

— Так, так.

А тот, что сидел справа, пробормотал:

— Понятно.

Это были вполне симпатичные, бодрые пареньки. Одного звали Ганс, а другого — Франц.

— Верно, от духа товарищества ни черта не осталось, — сказал Ганс.

— А оккупантам весьма кстати, что мы друг с другом собачимся, — сказал Франц.

— Так у них есть повод вмешаться в наши дела, чтобы утихомирить страсти.

— И совать свой нос в каждую дырку.

Циллих ничего не сказал. Несколько минут длилось молчание. Его трясло от отчаяния как в лихорадке. «Куда мне деться, бедняге? Где мне приткнуться? Весь проклятый мир против меня». Его рубашка была мокрой от пота, и он мерз на ветру. «А этих господ и след простыл, — думал Циллих. — А я тут подыхай. Годами они меня задабривали: Циллих то, Циллих это. Когда какой-нибудь красный туз молчал, то говорили: надо сходить за Циллихом. Когда какая-нибудь скотина-коммунист оказывался настолько выносливым, что никак не желал помирать, то говорили: «Пусть Циллих им займется». И вот вдруг, ни с того ни с сего выяснилось, что всем теперь на Циллиха наплевать».

— А ты куда направляешься? — спросил Франц.

— На работу, — ответил Циллих, не задумываясь.

— На какую? — поинтересовался Ганс.

— На стройку в Эрбенфельде.

— У тебя есть удостоверение?

— Из Эрба, округ Вейнгейм. Это мое последнее место работы.

Парни за спиной Циллиха переглянулись.

— У нас на стройке, прежде чем берут на работу, заполняют анкету, — сказал Ганс.

— И запрашивают справку с места рождения, — добавил Франц.

Циллих молчал. Мысли, как мухи, жужжали в его круглой, узколобой башке. А парни искоса на него поглядывали.

— Ответа на запрос обычно приходится долго ждать, — сказал Ганс.

— Особенно если человек родом издалека, — подхватил Франц. — Ты ведь не из этих краев?

— Да что ты! Я из Саксонии.

Его рубашка задубела, зато она была уже сухой. И снова перед ним забрезжила надежда.

— Но тебя, товарищ, мы определим на стройку. Послушай…

— Мы знаем одного типа, который тебе может помочь, — подхватил другой.

Циллих кивнул и сказал:

— Вижу, еще жив дух товарищества.

Он чуть было не вывалился из кузова, когда грузовик резко затормозил при выезде из деревни. Парни схватили его слева и справа и удержали.

— Ты только не вздумай бежать. Это самое глупое, что можно сейчас сделать… — прошептали они.

И в самом деле, патруль проверил документы у одного водителя.

«Почему я заточен в свое тело, как в тюрьму? — думал Циллих. — Мне там плохо. Как бы мне вырваться из него!»

Ему стало также сильно не по себе, когда он увидел речку, засверкавшую сквозь ольшаник. Он надеялся, что уже бог весть как далеко ушел от своего дома. А оказалось, что коварно петляющая река его незаметно обогнала, лукаво поблескивая. Оставшийся от города жалкий лоскут с немногими домами, перемежающимися свежими зелеными заплатками огородов, спускался к реке. Казалось, солнце приклеило его к пригорку.

На стройке была обычная деловая сутолока, успокаивающая Циллиха и пылью и шумом, потому что все это никак не напоминало о смерти. Но потом он вдруг снова увидел смерть — невысокую, неровную земляную пирамидку, дразнящую его красным флажком на вершине. Но это оказалось всего лишь предупредительным знаком для автомобилей… Циллих поднял голову, и — ой! — смерть трепетала высоко над ним. Образ переменился: на самом верху строительных лесов бился на ветру звездно-полосатый флаг. Циллих с отчаянием вглядывался в него, словно не знал, что вся страна оккупирована.

— Эй, Мюллер! Мюллер! — окликнули кого-то его спутники.

Циллих обернулся и увидел, что они беседуют с долговязым парнем с длинной шеей, длинными руками и продолговатым черепом.

— Все в порядке. Тебя берут. Иди с Мюллером, — крикнул Франц.

Все четверо молча оглядели друг друга: двое молодых парней, подтянутых и ловких, Мюллер — долговязый прораб и приземистый, плотный Циллих. Какая-то непередаваемая словами общность прошлого и настоящего связала невидимой нитью этих четверых на шумной строительной площадке.

Сразу же после обеденного перерыва Циллих приступил к работе. Он таскал наверх ведра с известкой. Тяжело дыша, шагал он по лесам, окружавшим корпус восстанавливаемой фабрики. Рубашка его, задубевшая от холодного пота, теперь снова взмокла от рабочего пота.

Он боялся головокружения, и первое время не решался глядеть вниз. В разговоры он ни с кем не вступал. Вскоре и к нему перестали обращаться, потому что он отвечал что-то невнятное. Когда же он наконец отважился поглядеть сверху вниз, оказалось, что высота его не пугает. Он был чуть ли не разочарован этим. И высота была не ахти какая, и головокружения она не вызвала. Одним словом, что на ровной земле, что на высоте. Он пристально вглядывался в сине-зеленую полоску реки, мерцающую среди полей, на горы, нависшие над городом, и думал, что в этом пейзаже так же невозможно укрыться, как между мазков и линий на картине. Он поглядел вслед летящим ласточкам, и сперва его охватило острое чувство зависти, но потом подумал, что даже умей он летать, его бы это не спасло — куда бы он мог улететь? Он молча жил день за днем. Он избегал какого бы то ни было общества. Вскоре страх смерти, владевший им, ослаб. Постепенно он стал думать о ней походя, между прочим, как думал во время войны. Она, конечно, нависла над ним как неизбежность, но надо, чтобы повезло. Стройка, конечно, не мышиная норка, но все же он стал чувствовать себя увереннее.