Седьмая встреча - [17]

— Ты попал в столб, — сказала она все тем же сонным голосом.

Горм подумал, что надо что-то сказать. Например, что она молодчина, не заплакала. Или, что он не нарочно попал в нее. Но не мог выдавить из себя ни слова. А потом было уже поздно. Парни с девочкой на велосипеде были уже на середине Лёкки.

Когда Горм вернулся домой, там была только Ольга. Она стояла на кухне спиной к нему и мыла посуду. Он прошел мимо открытой двери кухни, она повернула голову и по обыкновению сказала: «Привет!» Но о велосипеде не спросила.

Он сел в чулане под лестницей. И даже не снял ботинки. И плане пахло воскресеньем. Пылью, зимними вещами и обувью. И еще чем-то очень грустным. Но Горм не понял, от чего так пахнет.

Дело не в том, что он плакал. Потому что он вовсе не плакал. Зачем плакать? Ведь теперь с нее уже смыли кровь. Но она не умерла. Думая о том, что у него нет больше велосипеда, он все время помнил, что она не умерла.

Нужно было придумать, что сказать родителям: он потерял велосипед или велосипед исчез непонятным образом. Вряд ли они ему поверят. Однако сказать все-таки можно. Впрочем, они ничего не заметят. Ведь мать собирается уехать. А это куда важнее какого-то велосипеда. Но тут Горм понял, что она не должна уезжать, ни в коем случае не должна уезжать. Как же они тогда будут жить?

По-своему, он даже огорчился, что никто не спросил про велосипед. Это было ни на что не похоже.

Девочке, наверное, уже заклеили рану пластырем и снова заплели косичку. Ведь есть же у нее кто-то, кто заплетает ей косички. И рана у нее, возможно, совсем маленькая. Когда идет кровь, все обычно кажется опаснее, чем на самом деле. Так говорила Ольга. Однажды он разбил колено, и пока Ольга не смыла кровь, колено казалось разбитым вдребезги. Правда, потом на этом месте остался большой шрам и колено болело несколько дней, но ничего опасного в ране не было.

Ольга слушала по радио богослужение. Звуки долетали до Горма через закрытую дверь чулана. Камень, попавший в голову, способен причинить больший вред, чем камень, попавший в колено. Но она ведь не умерла. Ее родители, конечно, сердятся сейчас на него. Хорошо хоть, они не знают, где он живет или его имя. А что, если мальчишки проболтаются? Скажут, что его зовут не Принц, и назовут его фамилию. Это было бы ужасно. Даже подумать страшно, чем все может кончиться.

В стене возник большой светлый четырехугольник, это Ольга открыла дверь чулана.

— Опять сидишь и хнычешь? — спросила она, вытаскивая его из чулана.

Мальчик не должен плакать. Он сидел там по другой причине. Но Горм промолчал.

Ольга положила руку ему на загривок и повела на кухню. Он знал, что она его не выдаст. Положив что-то на тарелку, она поставила ее перед ним на кухонный стол. Но он не мог есть. Тогда она сунула ему в руку кокосовое пирожное. Горм долго держал его в руке. Постепенно оно стало теплым и клейким.

Ольга начала насвистывать. Это означало, что мать куда-то ушла и дома никого нет. При матери она никогда не свистела. Он положил пирожное на тарелку.

Ольга стояла к нему спиной и шинковала что-то большим ножом. Горм слышал по звуку, что нож большой. Тук-тук-тук — стучал нож по доске. Тяжелый, глухой звук. Горм представил себе, что с таким же звуком томагавк врубается в череп бледнолицего.

А мать небось сидит сейчас в автобусе. Или плывет на пароходе. Странно думать, что он больше ее не увидит. Будь она сейчас дома, она стиснула бы его в объятиях и сказала, что он гулял слишком долго. Она бы грустно посмотрела на него и спросила, где велосипед. Но он не мог бы рассказать ей о девочке, которую чуть не убил.

В дверь позвонили. Ольга обернулась и взглянула на Горма. Однако он сделал вид, что ничего не слышал, и она, вздохнув, пошла открывать.

В коридоре послышался голос тети Клары, она спрашивала, дома ли мать.

— У хозяйки болит голова. Она наверху. Я скажу ей, что вы пришли.

Горму показалось, будто он все еще сидит под лестницей и слышит слова Ольги во сне. И только услыхав на лестнице голос матери, он понял, что ему это не пригрезилось. Тетя Клара поднялась наверх, а Горм почувствовал странную пустоту в груди и в животе. Словно большой камень, брошенный сильной рукой в толстый телеграфный столб, рикошетом попал ему в живот.

Он вспомнил, что мать не всегда тискала его в объятиях. Случались дни, когда «обстоятельства заставляли ее» оставаться в своей комнате.

Так было и сегодня. Поэтому она и не уехала, хотя и сказала отцу, что уедет.

Мать не знает, что он лишился велосипеда. Значит, не поэтому она не спустилась, чтобы обнять его. Ей помешало что-то серьезное. Что-то связанное с отцом. А то, что было связано с отцом, изменить не может уже никто.

Горм тихонько поднялся к себе в комнату. Большая, пустая комната; он оставил дверь приоткрытой, и ему был слышен и разговор матери с тетей Кларой.

— Я знаю, он попросил тебя пойти к нам и уговорить меня, чтобы я не уезжала, — жалобно сказала мать.

— Нет, мне просто захотелось повидать тебя, дорогая Гудрун. Но раз уж ты сама заговорила об этом, то кое-что мне, конечно, известно. Однако все обстоит совсем не так, как ты думаешь.