Седьмая печать - [101]

А Надя всё думала о выборе. Слыша каждый день рассуждения Мити о чести и достоинстве, о любви к родине, о ситуации в государстве, она постоянно вспоминала разговоры за обеденным столом у Сони. И к своему удивлению отмечала, что Митя говорит о тех же вещах, что и «А.-Б.». Митя Бертолетов — человек благородный; Надя в том убеждалась не раз. И подполковник Ахтырцев-Беклемишев тоже был человеком благородным. И хотя про него говорили, что он хитёр, как лис, что он пользуется методами недостойными, он несомненно, считала Надя, был человеком благородным. Он служил, он хотел хорошо делать своё дело, он боролся с теми, кого считал своими врагами и врагами государя, коему однажды и на всю жизнь давал присягу. А что говорили о хитрости его и о методах «недостойных», так это те говорили, кто сами были великие хитрецы и сами прибегали к методам, которые при всём желании трудно назвать достойными, — к провокационным статейкам под псевдонимами, к ударам кинжалом в живот, к бомбе из-за угла... И Митя, и «А.-Б.» — патриоты России, патриоты не на словах. Патриоты... Кто из россиян не клялся в любви к России, не клялся положить все силы физические и силы ума на благо её? И кто из россиян хоть однажды не ненавидел Россию? Тот, наверное, не был русским патриотом... Надя вспоминала: оба говорили с ней открыто и убедительно и приводили сильные аргументы каждый со своей стороны... И если обратиться к памяти, можно отыскать в ней их диаметрально противоположные монологи об одном и том же — о чести, о совести, о патриотизме, долге, необходимости действовать во благо... Надя сетовала: ах, зачем они по разные стороны!.. Под многими словами «А.-Б.» Митя Бертолетов мог бы подписаться, как и подполковник мог бы поставить свою подпись под иными речами Бертолетова.

Надя была в растерянности — именно в том состоянии была, в каком правильный выбор сделать невозможно.

...У Бертолетова в секретной комнате появилась музыкальная шкатулка. Надежда даже не сразу поняла, что она музыкальная. Думала: просто ларчик. Сметая пыль, взяла в руки. Митя заметил:

— Посмотри. Открой...

Надежда подняла крышку, искусно расписанную яркими лаковыми красками, и увидела внутри... уютный уголок регулярного парка — с гротом, кустиками роз, с миниатюрными кипарисами, стеклянным озерцом — всё как полагается. Не успела она этот живописный уголок рассмотреть, как сработал некий потайной механизм, что-то тихонечко щёлкнуло внутри шкатулки, что-то едва слышно заскрипело, и шкатулка как будто ожила, как будто вздохнула у Нади в руках... Вдруг из грота выехал на тележке горняка гномик с шарманкой. У гномика были огромные синие глаза, красный колпачок и длинный нос крючком. Гномик повернул голову, поглядел на Надю и поклонился ей. Он был как живой. Надя от неожиданности ойкнула и чуть не выронила шкатулку. Бертолетов, наблюдая за ней, улыбался... Гномик начал крутить ручку шарманки, и послышалась музыка. Нежная, тихая, феерически прекрасная. На крышке Надя прочитала: «Nach Hause gehn wir nicht»[43]. Она поняла, что это название мелодии, какой-то немецкой песенки.

— Какая нежная музыка! — восхитилась она.

— Нежная, да, — усмехнулся Бертолетов. — Уже на втором такте раздаётся взрыв. Должен был раздаться...

Надя взглянула на него вопросительно. Гном всё крутил ручку шарманки.

— Эта музыкальная шкатулка — бомба, — пояснил Митя. — Что-то в ней заедало, она могла не сработать. И её дали мне, просили починить. Я сказал, что починить нельзя, и оставил шкатулку у себя. Я бы мог, конечно, починить, но мне гремучая ртуть нужна. Из этой бомбы я её и извлёк. А у них, я знаю, ещё есть — откуда-то из-за границы им привозят... Но моя бомба лучше. И она готова уже...

Пока Митя говорил, мелодия отыграла. Гномик с шарманкой укатил на своей тележке обратно в грот.

Надежда закрыла шкатулку и поставила её на место.

Бертолетов достал из-под стола картонную коробку с неким механизмом — величиной с ту самую музыкальную шкатулку примерно:

— Вот посмотри... Здесь молоточек. Видишь? — он показал на малюсенький молоточек кончиком карандаша. — А вот наковаленка, — Бертолетов ткнул карандашом в наковаленку, которая была много меньше самой маленькой табакерки. — Между молоточком и наковаленкой сильная стальная пружина. Видишь?.. Она притягивает молоточек к наковаленке. Но вот здесь, на специальном уступчике, помещён кусочек пилёного сахара. Он не даёт молоточку ударить по наковаленке, препятствует. Если же на сахар пролить несколько капель воды, тот размокнет и перестанет сдерживать пружинку. Тогда молоточек со всей силой ударит по наковаленке, а на ней — гремучая ртуть. Она от удара взрывается, и тут же возгорается порох, коим вся бомба начинена.

Надя внимательно смотрела на эти — такие опасные — молоточек, пружинку и наковаленку.

Бертолетов досказал:

— Однако сахар ведь размокнет не сразу...

Надя вскинула на него глаза, вспомнила:

— Как раз за то время размокнет, пока произносится часть молитвы «Отче наш».

— Ты такая умница у меня, — похвалил он.

— А если не взорвётся? — спросила с надеждой она.

— Исключено. Это я ведь бомбу сработал.