Седьмая беда атамана - [18]

Иван с интересом разглядывал хозяина. Маленький, щуплый, скрюченный застарелым ревматизмом, Муртах разочаровал его. О необыкновенной выносливости, сноровке и смелости охотника много рассказывали окрест, да и не только окрест — о Муртахе знали в Москве и Красноярске, в Ачинске и Кузнецке.

— Здравствуй, изен, — поддерживая свои шаровары из овчины, поклонился Мирген. — Больной, однако?

— Аха, — с легким поклоном ответил Муртах. — Спина болит, пузо болит, все шибко болит, совсем. Сидишь — удачи нет, лежишь — счастья нет.

Теперь хозяин наконец-то отложил работу, приподнялся с трудом и тут же, застонав, сел. Присели и гости, перевели дух, и Мирген понимающе сказал:

— Пора, оказывается, помирать.

Муртах подавил вздох и набил табаком крохотную с медным пояском трубочку, не спеша прикурил от коптилки и принялся чмокать, раскуривая. Морщинистое, испитое лицо его ничего не выражало.

— Человека привел, — продолжал Мирген. — Умные речи послушать приятно, помогай бог.

Охотник с прищуром посмотрел на Ивана и улыбнулся, словно прося извинения за не очень радушный прием. Еще не так давно по-иному встречал он знакомых и незнакомых, было на что купить араку, заварить крепкий чай, а мясо в любой день бродит по тайге — сколько надо, столько и бери.

— Пора, оказывается, помирать, — рукоятью плетки Мирген задумчиво почесал у себя за ухом.

Иван понимал, что Мурташка в Монголию не ходок: от него уже пахло землей. Но он может победить хворь, выкрутиться как-нибудь, с ним теперь и нужно договариваться на будущее. Но здесь был Мирген, а Соловьев не хотел, чтоб о его намерениях до поры знали люди. Но и выставить Миргена за дверь Иван не мог: тот запросто уведет коней. Вот почему Соловьев начал разговор издалека:

— Один живешь?

— Один, парень.

— Не ушел с Иваницким? Али не пригласил?

— Не пригласил, — вздохнул Муртах и опять сунул трубку в прокуренные зубы.

— Они до нашего брата добрые.

— Аха. Добрый Константин Иванович.

Иван вспомнил свое. Какое-то время на действительной службе был он денщиком у эскадронного командира, будил по утрам, водку носил на похмелье, сапоги чистил, позже погиб тот командир от партизанской пули, туда ему и дорога! Умел поддавать ротмистр, смертно пил горькую, не щадя денег на красивых баб и вино, иной раз целыми пачками деньги выбрасывал. А Иван как-то взял у него рубль без спроса, всего один рубль, так потом не рад был: в зубы тычок получил, кровью залился, а затем неделю отсидел на гауптвахте, и в довершение всего ославил ротмистр Ивана перед строем.

— Они добрые, когда им от тебя что-то надо, — со злостью сказал Иван и тут же подумал, что говорит он Муртаху совсем не то. При чем здесь Иваницкий, при чем ротмистр? Разговор был на редкость глупый, совсем никчемный.

Муртах, закрыв красновекие глаза, начал уже было поклевывать, и Соловьев решил перейти поближе к делу. Задерживаться здесь, разумеется, опасно. Незнакомых всадников могли выследить и учинить дотошную проверку, кто они и откуда.

— Ты должен знать местных охотников. Есть ли такие, чо сведут в Монголию?

— Нету таких, совсем. Далеко Монголия, — ответил Мурташка.

— Но ты ведь ходил туда.

— Крепкий был. А теперь…

— Хорошо заплатят, — щелкнув языком, сказал Иван.

— Что дашь? Дай силу, — Муртах грустно покачал нечесаной головой. — А больше совсем ничего не надо.

— Хороший человек ищет дорогу. Так ты помоги ему.

— Зачем человеку Монголия! Там не его земля, пожалуйста, — рассудил Муртах.

— Келески! Друга отказом не огорчай, — Мирген сонно качнулся на чурбаке.

— Помогай сам, пустая кишка! — рассердился Муртах. — Разве есть прок в старом коне?

Иван, не прощаясь, направился к двери, но в эту секунду на пороге один за другим выросли два молодых хакаса, одетые в одинаковые суконные пиджаки и высокие картузы с лакированными козырьками. Своими чуть горбатыми носами на овальных лицах и косым разрезом глаз они походили друг на друга, каждому из них не было и тридцати. Иван, пораженный их внезапным появлением, сунул руку в карман, к револьверу.

Этот жест не остался незамеченным. Один из вошедших — тот, что стоял к Ивану поближе, — скривил жесткий рот и кичливо проговорил:

— Не пугайся нас, моя пташечка, я Никита Кулаков.

— Его зовут Никита, — подтвердил Муртах. — Если хочешь все видеть и все слышать, бери Никиту в друзья. Он хитер, как лиса, и ловок, как белка.

Слова охотника немало польстили Никите. Орлиным взглядом признанного героя он окинул землянку и произнес бесшабашно и хвастливо:

— Смотрим, незнакомые скакуны посреди двора стоят. Один под казачьим седлом, другой без седла. Пришли узнать, — быстро сверкнул он черными смородинами глаз. — А брат мой Аркадий любит играть на скрипке. Брось, я ему говорю. Кому нужна игра? Люди ищут кровавых забав. Разве не так?

Он был слишком общителен для хакаса. Обрусели, видно, богачи Кулаковы в процветавшей когда-то столице золотопромышленного района, на них и пиджаки модные, петроградского покроя, а не овчинные инородческие шубы, и подстрижены они по последней моде: прически на пробор, словно сложены воедино два вороньих крыла.

— Пострелять бы, поохотиться, — с неслабеющей настороженностью сказал Соловьев.