Седая оловянная печаль - [46]

Лошади внизу из себя выходили. Я задумался было, в чем дело, но быстро отвлекся. Магическая, да, я не оговорился, колдовская сила таланта Снэйка Брэдона заворожила меня.

Прятать от людей красоту Дженнифер – большой грех, но лишить человечество произведений Брэдона, оставить их погибать от сырости и плесени – грех вдвойне, преступление века.

Я поклялся на портрете Дженнифер, что вызволю отсюда полотна Снэйка, не допущу, чтобы гений художника погиб вместе с ним.

Любил ли он Дженнифер? Только ее он рисовал больше одного раза. Нет, еще сцену, изображавшую какое-то необычное, возможно, священное место до и после осквернившей его, вполне натуральной человеческой битвы. От этой картины буквально несло мертвечиной, я воспринял ее как притчу, как предсказание грядущего конца света.

Я высморкался, втянул носом воздух. Нос еще не успел заново наполниться соплями, и я уловил какой-то новый запах. Что это? Я пожал плечами и продолжал осмотр.

– Проклятие! Лопни мои глаза! – Я не ругался, я вопил от радости.

Снэйк нарисовал мою даму в белом. Он изобразил ее как воплощение красоты, но и в ней было нечто сверхъестественное и потому страшное.

Она бежала куда-то, мчалась, летела, списалась от сгустившейся за плечами тьмы. Понятно было. что кто-то гонится за ней, и в то же время вы задавались вопросом – почему, от чего она бежит? Чем дольше и внимательней вы вглядывались в картину, тем загадочнее она становилась. Женщина смотрела прямо в глаза зрителю, в глаза художнику, неуверенным, робким движением протягивала руку, будто молила о помощи. По лицу ее было ясно – она знает, на кого смотрит, и знает, что позади.

Картина поразила меня не меньше, чем пейзаж с болотом. На этот раз я не понимал, почему. Ведь с моими личными переживаниями она не была связана.

Я опять высморкался и снова почувствовал запах. На этот раз я узнал его.

Дым!

Проклятая конюшня была охвачена пламенем. Неудивительно, что лошади волновались.

Я выкарабкался из каморки, подбежал к краю сеновала. Пламя уже бушевало в углу, там, где Питерс возился с навозом. Лошади метались, рвались прочь из конюшни. Снаружи доносились крики. Жара стояла адская.

Но я не был заперт. Стоило поторопиться – и я смог бы выкарабкаться невредимым.

Представляю, какую гримасу скорчит Морли, узнав, что я полез обратно в тайник Снэйка, рисковал жизнью ради какой-то мазни.

Я схватил холсты в охапку сколько мог унести и вытащил из дыры. Огонь быстро распространялся, меня опалило жаром, брови тлели, дым разъедал глаза. Пошатываясь, я брел к выходу, огонь догонял меня.

– Придурок несчастный, – ругал я сам себя.

Огонь обжег шею. Глаза слезились, я почти ничего не видел. Даже без этих проклятых картин шансы выбраться были невелики. Но я не мог допустить их гибели, ради спасения наследия Снэйка стоило рискнуть жизнью. В душе я уже сейчас оплакивал картины, которые не сумел вынести.

Понизу огонь распространялся быстрее, чем в высоту. Теперь он был впереди меня, дошел до угла, где ночевал Снэйк. Этим путем мне не выйти.

Через щели между досками, из которых была сделана наружная стена, я видел дневной свет. Грубо обструганные доски рассохлись от времени, и некоторые бреши были не меньше дюйма. Все равно что заглядывать в щелочку в адских воротах – так близко и так далеко.

Опасность приближалась. Я решился. Старая конюшня, если она и в самом деле такая гнилая, как кажется, вот-вот развалится. Можно попробовать разломать стену. Я навалился на нее плечом. Она затрещала, плечо тоже, но ни стена, ни плечо не треснули. Я повернулся спиной и ударил в стену ногой. Одна доска подалась немного. Это плюс отчаяние придало мне силы. Я ударил снова. Доска дюймов шести шириной выгнулась, а потом не выдержала собственной тяжести и отлетела. Я, верно, совсем спятил: сначала выпихнул картины Брэдона и лишь потом расширил дыру и вылез сам.

Я чуть не задохнулся от дыма, но все же благополучно выкарабкался наружу.

Некоторое время я лежал неподвижно, пытаясь отдышаться и лишь смутно сознавая, что крики доносятся с другой стороны конюшни. Передохнув, я ухватился за оградку, выпрямился, огляделся, ощупал себя – все ли цело. Вокруг никого не было. Я собрал свои бесценные сокровища.

Если боги существуют, они согласятся со мной насчет этих картин. Нельзя было позволить им исчезнуть. Я сложил полотна вместе, дохромал до коровника и спрятал их на сеновале. Почему-то мне показалось, что так будет правильно. Затем я поплелся на шум голосов.

Вся компания в сборе. Кудахчут, как потревоженный курятник. Они занимались безнадежным делом: таскали к пожару ведра с водой из колодца. Отсутствовали только генерал и Питерс.

– Гаррет! – вскричала Дженнифер. – Откуда ты?!

У них челюсти поотвисали – наверное, выглядел я потрясно.

– Задремал в конюшне, – солгал я. Она немного побледнела. Я улыбнулся самой героической своей улыбкой.

– Пустяки. Прошел сквозь стену – и вот я снова здесь, с вами.

Меня одолел кашель. Проклятый дым.

– Для меня не существует преград.

– Ты мог погибнуть.

– Мог. Но не погиб же. Слишком я дошлый, чтоб погибнуть.

– Кто-то пытался убить тебя, парень, – сказал Кид, проходя мимо с огромным ведром воды.