Secretum - [54]

Один был уже не очень молодой, однако полный сил человек благородного происхождения, чей открытый взгляд, тонкие черты лица и решительный вид произвели на меня приятное впечатление, хотя, конечно, это был лишь поверхностный взгляд. Он мило беседовал с молодой девушкой, словно подбадривая ее. Неужели это ее звонкий смех мы услышали, входя в поместье?

– …я буду благодарна вам всю свою жизнь. Вы – мой самый настоящий друг, – сказала она.

Одеты они были по французской моде, однако было в них что-то необычное (я даже не мог бы сказать, что именно). На наше присутствие они не обратили ни малейшего внимания, и все это очень было похоже на то, что мы тайно следим за ними под прикрытием живой изгороди.

Они чуть-чуть повернулись к нам, и я мог рассмотреть лицо девушки. Ее кожа была чище хрусталя, однако не снежно-белой, а соединяющей бледность с живостью крови, и смесь светлых и темных тонов делала девушку похожей на Венеру (поскольку темная кожа не умаляет красоты, а умножает ее, как говорится в пословице). Лицо было не продолговатым, а скорее округлым, равным по красоте всей прелести неба. Словно бросая вызов заурядному цвету золота, ее волосы были иссиня-черного цвета, не имеющего в себе, конечно, ничего грубого, – их чернота словно намекала на траур но тем людям, которые рискнут запутаться в ловушке ее красоты. Высокий лоб гармонично сочетался с другими чертами; брови и ресницы были темные, однако, если взгляду других они придавали бы надменности, то у нее, стоило увидеть ее зрачки, они были подобны облаку, открывающему солнце после проливного дождя.

Как только у меня появилась возможность взглянуть сквозь листья в сторону девушки, я стал рассматривать ее, и эти большие глаза, которые были скорее круглыми, чем продолговатыми, обладали несравненной живостью, наверняка могли сердиться, но не таить зла, показались мне самыми сладкими и самыми жестокими инструментами пыток, кометами, приносящими смерть, жалящими стрелами любви, способными ослепить самого зоркого человека, НО, разумеется, не бессердечными, потому что таили в себе море нежности. Губы были ярко-кораллового цвета, и даже киноварь Не могла бы сделать их прекраснее и ярче. Нос имел идеальные пропорции, а прелестная головка опиралась на стройный цоколь шеи, ниже которой выступали два чудесных холма Рагозы, вернее, два яблока Париса, который, увидев эту девушку, несомненно, сразу же объявил бы ее богиней красоты. Изящные руки ее были такими крепкими, что, казалось, невозможно было бы их ущипнуть; кисть руки была очаровательным творением природы, пальцы – идеальными и белыми, как молоко.

Движения всех частей ее тела, которые я внимательно рассматривал только ради этого несовершенного описания, были настолько привлекательными, улыбка столь трогательной, голос таким приятным, ее жесты настолько соответствовали тому, что она говорила (или казалось, что говорила), что каждый, кто слышал ее, даже не видя, нашел бы в ней то, что непосредственно тронуло бы его сердце.

В этот момент, когда я пытался расслышать что-нибудь еще, кроме выражения «Я буду благодарна вам всю свою жизнь. Вы – мой самый настоящий друг…», за которым могло скрываться все или ничего, Атто привлек мое внимание, резко толкнув.

Я повернулся. Он побледнел так, словно ему стало плохо. Затем подал мне знак идти вместе с ним вперед и обогнуть живую изгородь, чтобы предстать перед незнакомыми людьми. Нервной походкой он пошел вперед и практически заставил меня бежать за ним. Когда мы оказались в конце маленькой аллеи, он остановился.

– Посмотри, там ли они еще.

Я повиновался.

– Нет, синьор Атто. Я их больше не вижу. Должно быть, они пошли в другую сторону.

– Разыщи их.

Он уселся на низенькую ограду и вдруг снова показался мне старым и усталым.

Я не стал противиться его приказу, поскольку вид прекрасной девушки пробудил во мне решительность и любопытство. Если бы кто-нибудь обнаружил нас, я с ходу придумал бы объяснение и сказал бы, что я – слуга одного дворянина, подданного его величества христианнейшего короля Франции Людовика XIV, и позволил себе войти на виллу исключительно ради желания засвидетельствовать свое почтение хозяину виллы. И, кстати, разве Атто не говорил, что «Корабль» уже с самого начала был оплотом Франции в Риме?

После безуспешных поисков дворянина и девушки на аллее, где они так неожиданно появились, я проскользнул на боковую дорожку, затем в другую, в третью, чтобы каждый раз вернуться ко входу в большой внутренний двор. Тщетно. Они словно растворились в воздухе. «Наверное, пошли в дом», – предположил я. Скорее всего, так оно и было.

Когда я присоединился к аббату Мелани, мне показалось, что он снова немного взбодрился.

– Вы себя лучше чувствуете? – спросил я.

– Да, да. Ничего, это так… временное перевозбуждение.

И правда, он все еще выглядел взволнованным. Даже сидя, он опирался на палку.

– Если вам лучше, то, наверное, уже можно идти, – решился предложить я.

– Ну нет, тут ведь совсем неплохо. К тому же мы никуда не спешим. Вот только пить хочется. Правда, мне очень хочется пить.

Мы отправились к одному из двух фонтанов, где он попил воды, а пока он пил, я помогал ему сохранять равновесие. Затем мы вернулись на маленькие садовые дорожки, время от времени поглядывая на «Корабль», где снова воцарилась тишина. Атто шел, слегка опираясь на мою руку.