Себастьян Бах - [44]

Разумеется, он не бездействовал: ведь слух-то не изменил ему! Он диктовал свои наброски преданному ученику. Но длительное пребывание во мраке довершило отчужденность и замкнутость, которые и прежде проступали в характере Баха. Теперь он начал огромный труд: решил пересмотреть все свои сочинения. На это должен уйти остаток жизни.

За стеной слышны шаги, потом звуки клавесина. Это начинает заниматься самый младший сын, Иоганн-Христиан. Значит, уже девять. Странно, что не было слышно боя. Анна-Магдалина входит, ставит на стол поднос и спрашивает, удалось ли ему заснуть. Кофе он пьет сам.

В свои пятнадцать лет Христиан играет прекрасно. Одно наслаждение прислушиваться к его игре, к этим осмысленным переходам. Дверь открыта, и все хорошо слышно. У Христиана исключительно певучий звук. Бах учил его не отрывать палец от клавиши, а скользить по ней пальцем, загибая его к ладони. Так вырабатываются «поющие пальцы».

– Он очень усердный, – говорит Бах.

– Ты же знаешь, – отвечает Анна-Магдалина, и по ее голосу можно догадаться, что она улыбается счастливой улыбкой, – его не оторвешь от занятий.

Это только наполовину правда. Христиан любит заниматься, но он задерживается у клавесина потому, что ему не хочется заходить в полутемную комнату к отцу. Бах не раз слыхал, как Анна-Магдалина уговаривала Христиана. Он не то, что старшие сыновья. Вильгельм-Фридеман, бывало…

Но все-таки и Христиан зайдет ненадолго, усядется, не слишком близко, и спросит:

– Ну, как я играл, отец?

– Очень хорошо. Может быть, ты повторишь свой урок у меня?

– О, с удовольствием!

Еще бы! Только не сидеть тут, рядом, и не вести беседу.

– К тебе скоро должны прийти, – говорит Христиан, кончив пьесу.

– Да, я жду Альтниколя.

– А Юлиана?

– Ну, она занята. У нее хозяйство. Разговор прекращается. Бах просит:

– Расскажи что-нибудь.

– Я боюсь, ты устанешь, – отвечает Иоганн-Христиан. Должно быть, у него немного испуганный вид.

– Ну, тогда иди: мне и в самом деле спать хочется… Потом приходит Христоф Альтниколь, муж дочери Юлианы. Это молодой человек, аккуратный до пунктуальности. Бах не может причислить его к самым талантливым ученикам, но к самым добросовестным. И потом он образован. И предан ему беспредельно. Юлиана сказала однажды со смешком:

– Ты знаешь, почему он на мне женился? Потому, что я твоя дочь.

– А ты почему за него пошла?

– По той же причине. Мне понравилась его преданность тебе.

Насмешница! Конечно, это не так: Юлиана не из тех, кто приносит даже маленькие жертвы. Странно! Дочь Магдалины, она скорее напоминает бойкую Марию-Барбару: за словом в карман не лезет. Зато Кетхен, старшая, нравом похожа на свою мачеху, недаром они дружны. Кетхен – кроткая молчальница, но человек большой воли. Без нее грустно. С тех пор как она овдовела в Дюссельдорфе, она решила там остаться, верная памяти мужа.

Бах принимается диктовать свой объемистый сборник: четырнадцать фуг и четыре канона – все на одну тему. Он называет это «Искусство фуги». Еще бы не искусство: восемнадцать звуковых картин на один сюжет. И в каждой несколько перевоплощений темы.

Сегодня он диктует медленнее, чем всегда.

– Как необычно это проведение! – говорит Христоф. – В среднем голосе скрыто и в то же время так полно заявляет о себе!

– Видишь ли: голос в музыкальном сочинении – это все равно, что речь человека. Не прерывай его, пока не выскажется, но и не давай слова, если нечего сказать.

– А подголоски! Как вольно они разбегаются здесь!

– Да, подголоскам я дал простор.

Бах снова повторяет интермедию. Он доволен. И вдруг он спрашивает:

– Не кажется ли тебе, друг мой, что все это напрасный труд?

– Боже упаси! – отвечает Христоф?-Как вы можете думать!

– Нет, в самом деле! Все эти темы в увеличении, в уменьшении, в обратном и противоположном движении, двойные и тройные фуги – как это возмутило бы Телемана. Он сказал бы: это не музыка, а математика! Правильно, но холодно, как лед. Приятно для глаз, но мертво для слуха.

Но Телеман и сам немного глуховат – в переносном смысле, конечно.

– Если бы когда-нибудь появился великий музыкант и сыграл бы это так, как я теперь слышу, – говорит Христоф, – все были бы очарованы.

– Ты думаешь? Что ж? Благодарю тебя, мой мальчик!

Бах играет на клавесине, а Христоф записывает.

– Великое дело – осязание, не правда ли?

– О да! Оно помогает слуху, а иногда и заменяет его!

Бах не совсем согласен с этим.

Во время работы он почти забывает о своей слепоте.

К обеду приходит Юлиана, веселая, как всегда.

– Из всей нашей семьи мне одной чужда музыка, – говорит она, – нет на мне этого благословения.

– Может быть, это скорее проклятие, дитя мое?

– Ты хочешь сказать: «Не завидуй нам, музыкантам,– счастье так обременительно!»

– Стало быть, ты считаешь меня счастливым?

– А ты сам как думаешь?

Вечером, после долгого забытья, он приходит в себя, и ему кажется, что он смутно различает предметы. Но это только свет лампы, которую внесла Магдалина.

– Представь, я не помню, куда девались несколько часов после обеда, я потерял их.

– Ты заснул, – неуверенно отвечает Анна-Магдалина,– мы не хотели мешать тебе.

– Бедная подруга! Нелегко тебе пришлось!