Сеанс - [106]

За нею оказалась комнатка, или, скорее, келья, может быть, футов в шесть на семь величиной; потолок ее находился всего в нескольких дюймах над моей головой. Дверь открывалась внутрь и влево, едва оставляя место для стула с прямой спинкой и стола, придвинутого к противоположной стене. На пыльной поверхности стола я увидела графин, бокал для вина, два подсвечника, чернильный прибор с полудюжиной гусиных перьев, тоже густо покрытых пылью, а за ним — застекленный книжный шкаф из двух полок друг над другом, содержащий вроде бы около тридцати или сорока одинаковых томиков.

Казалось, в комнатке нет другой мебели, но, пока я стояла, задумчиво разглядывая письменный стол, я почувствовала, что, помимо моего фонаря, здесь есть еще какой-то источник освещения. Справа от меня по всей стене шли полдюжины тусклых, узких полосок света. Я сделала осторожный шаг вперед, ощутила у себя на лице ледяную струю воздуха и сообразила, что потайная комната и ее лестничный колодец встроены по ширине дымохода у его внешней стены, в которой и сделаны вентиляционные отверстия.

Еще три ступеньки — и я подошла к шкафу. Сквозь пыльное стекло я разглядела, что томики и правда одинаковые и что на корешках нет напечатанных названий. Это оказались переплетенные в кожу рукописные книги, обозначенные лишь годами написания и уставленные на полках в хронологическом порядке, начиная с 1828 года вплоть до 1866-го. Я поставила фонарь на стол, потянула за правую дверцу — после некоторых усилий она наконец открылась с громким скрежетом петель — и вытащила последний томик.

Это оказался ежедневник, написанный нечетким, дрожащим почерком, однако достаточно разборчивым, чтобы можно было прочесть.

5 января, 1866

Герцог и герцогиня Норфолкские уехали сегодня утром: завтра они должны вернуться в Чатсворт. Герцогиня сделала мне огромный компл., сказав, что гостеприимство Раксфорд-Холла превосходит все приемы, на которых она побывала в этом сезоне. Остается всего только восемнадцать гостей до прибытия лорда и леди Разерфорд в субботу. Погода по-прежнему не очень благоприятна, но джентльмены, что помоложе, продолжают выезжать верхом. Поговорил с Дрейтоном о шампанском…

Я продолжала читать запись за записью, подробно описывающие великолепные приемы в Холле, которые никак не могли иметь места. Раксфорд-Холл в воображении Корнелиуса Раксфорда — ибо кто же еще мог написать все это? — был окружен розариями, альпинариями, прудами, лужайками для игры в крокет и полями для стрельбы из лука, любовно ухоженными стараниями небольшой, но преданной армии садовников. Каждый вечер устраивались великолепные банкеты в Большом зале, на которых присутствовали сливки английского общества; группы охотников бродили по заветным уголкам Монашьего леса. Я просмотрела еще несколько томиков и увидела, что в них все то же самое — ежедневные записи о непрожитой великолепной жизни, тогда как реальный Холл все больше и больше приходил в упадок…

Голос Эдвина, приглушенный, но явно встревоженный, эхом отдавался от стен лестничного колодца. Когда я подходила к книжному шкафу, я не смотрела вокруг, но теперь, повернувшись, чтобы уйти, и приподняв фонарь, я увидела кучу старой одежды в углу за дверью.

Только это была не просто одежда — в одежде что-то лежало: что-то с иссохшими клешнями вместо рук и высохшей головой не крупнее, чем голова ребенка, на которой еще осталось несколько клочков седых волос. Рот, ноздри и глазницы были наглухо затянуты паутиной.

Кажется, я не упала в обморок, но следующее мое воспоминание — обнимающие меня руки Эдвина и его голос, не очень твердо произносящий успокоительные слова про то, что все хорошо.

— Мы не можем здесь больше оставаться, — произнесла я, высвобождаясь из его объятий. — Вдруг кто-нибудь нас здесь запрет?

— Здесь никого нет, даю вам слово. И — да, я думаю, это Корнелиус.

Я взяла последний томик дневника и, едва держась на ногах, стараясь не глядеть за дверь, на ужасную находку, последовала за Эдвином вниз по лестнице, а затем — в сравнительное тепло библиотеки. Туман за окнами был, как и прежде, непроницаем.

— Сейчас только половина четвертого, — сказал Эдвин. — Кучер еще может добраться до нас. — Однако в его голосе не слышно было уверенности, и сам он вряд ли верил своим словам.

— А если нет?

— У нас хватит еды и угля, чтобы продержаться до завтра; но надо надеяться, что в этом не будет необходимости.

Я подумала, что, если бы мне пришлось провести здесь ночь в полном одиночестве, я сошла бы с ума от страха. Эдвин подсыпал в камин остаток углей, сказав, что в подвале есть еще, и заставил огонь разгореться вовсю, а я стала рассказывать ему о том, что обнаружила наверху, при каждой паузе сознавая, что тишина вокруг нас прислушивается к моим словам.

— Значит, Вернон Рафаэл был прав в том, что Корнелиус вовсе не был алхимиком, — сказал Эдвин.

— А как насчет того, что его убил Магнус? — спросила я.

— Нет, я так не думаю. Как сказал Рафаэл, исчезновение Корнелиуса было не в интересах Магнуса. Он так трудился над тем, чтобы создать легенду о доспехах, почему же он не оставил труп в них? Знаете, я думаю, не умер ли Корнелиус от удара или сердечного приступа прямо там, наверху? Хотя это представляется очень странным совпадением… если только он не был до смерти напуган грозой. На самом-то деле… Магнус не мог знать о потайной комнате, иначе он нашел бы тело дяди и избавил бы себя от расходов на судебное разбирательство.