Сеанс длиною в жизнь - [16]

   Иван Петрович был хорошим доктором, а то, что этот доктор остался в те черные дни в нашей деревне, а не был отправлен на фронт, так это благодаря его возрасту. Ему давно было за пятьдесят, и он сам часто жаловался на собственное сердечко, куда уж воевать?

   Я и сейчас не смогу ответить на вопрос, что в тот момент, когда он произносил приговор, у меня сработало или не сработало в мозгу, но я не проронила ни слезинки. Мне было безумно неудобно и совестно перед всеми односельчанами, которые помогали с похоронами, но я не смогла выдавить с себя ни единой капли. Я все время старалась держаться в стороне, словно ожидая чудесного воскрешения. Все случилось слишком быстро для моего сознания. Организм наотрез отказался реагировать так, как было положено. Как было естественно для каждого человека потерявшего самого близкого и родного, а в моем случае сразу двоих.

   Пару раз я даже слышала, как за моей спиной судачили о моем сумасшествии. Я же была более чем когда-либо в здравой памяти. Мне было безумно жаль мать, но тот факт, что она не превратилась в Домну, даже радовал. Лучше уж так, чем терпеть в доме толпы пьяных мужиков. Она сама внушила в мой маленький мозг, что разврат самое страшное в нашей жизни. Вот так и получилось, что даже смерть казалась мне тогда не столь страшной. Хотя, не одна мать потеряла на войне мужа, и не все те жены стали шлюхами, но мне было так спокойнее. А еще я радовалась за папу, что они вновь воссоединятся на небесах. Мама его так долго ждала, и без него, она бы точно сошла с ума или наложила на себя руки, а так…

   В деревне прочно укреплялось мнение, что я бесноватая. Но я не держала на людей зла за это. Мне, собственно, в тот момент это было как нельзя кстати. Юрген без проблем перебрался из сарая жить в мой дом, который односельчане успешно обходили десятой дорогой.

   Вот так, волею судьбы, в один день я узнала, что где-то под Черниговом потеряла отца, голову которого так и не нашли на поле боя, и тут же потеряла мать. Война забрала у меня самых близких и родных, хотя мы и не были никогда чрезмерно близки. Да и судя по моему поведению на похоронах и после, вряд ли кто-то из односельчан считал меня достойной дочерью. Да и вообще, хоть какой «дочерью», так как многие соседки горевали намного красноречивее меня, воя над маминой могилой.

   Родителям всегда было не до нежностей, когда нужно было что-то кушать и как-то выживать. Они от заката до рассвета, как проклятые, вкалывали не разгибая спин. Не сторонились никакой работы и часто выступали в роли самой настоящей прислуги в более зажиточных домах. Мне ни разу не довелось услышать в их разговорах в адрес друг друга какие-либо нежные признания, не то что в мой. Я и сама никогда не слышала слов любви и не утопала в нежных родительских объятиях. Наверное, самый вкусный кусок хлеба, протянутый мне за обедом или неизвестно откуда взявшийся кусочек мяса лишь в моей тарелке, и были проявлением их чувств.

   Да, сейчас я знаю, это было гораздо значимее всех не произнесенных - «мы тебя любим». Сейчас гораздо чаще можно услышать эти слова, но не потому что родители или дети так чувствуют, а потому что так принято, что ли. А у меня тогда не было этих слов, хотя признаюсь, мне безумно хотелось их услышать. А значение жертвенности ради своего ребенка, я поняла гораздо позже.

   Мамы и папы не стало. У меня остался только Юрген. Немец, который ни на миг не забывал побаловать меня добрым словом, добрым взглядом, да и по хозяйству здорово помогал. Этот «найденыш», стал для меня в то время настоящей находкой. Уж и не знаю, что бы со мной было, если бы не немецкий солдат в моем доме. Скорее всего, я бы даже разучилась разговаривать, так как в деревне никто со мной не хотел общаться. Да и я особо не горела желанием. А со временем и вовсе одичала бы. Но, слава Богу, всего этого не произошло. Рядом со мной был тот, кто заменил мне и папу и маму и брата с сестрой, которых у меня никогда не было.

   Скорее всего, меня бы просто растерзали, или забили на смерть камнями, если бы кто узнал, что я живу с врагом народа. Но мне не было до этого дела. Я была твердо убеждена в том, что поступаю правильно. Нельзя всех немцев считать убийцами, как и всех наших – святыми.

    Юрген стал моей опорой и поддержкой, а в деревне сами собой появились еще и слухи, что я стала жить со своим двоюродным или троюродным братом. Причем «жить» было в смысле «спать». Так, совершенно этого не желая, я затмила Домну в два счета. Никто уже не осуждал эту красотку, все косились в мою сторону и даже иногда плевались. В такие моменты я всегда вспоминала мать и представляла, как она переворачивается в гробу. Сбылся ее самый большой кошмар – в глазах окружающих я стала падшей женщиной. Будучи при этом невинной, в смысле - девственницей. Поэтому, собственно, я и не испытывала чувство стыда перед мамой. Я вполне уверенно шагала по деревенским улицам. С высоко поднятой головой и с улыбкой на лице я ловила на себе осуждающие взгляды, на которые мне было наплевать. Господь – единственный перед кем я буду отчитываться за содеянные и не содеянные грехи, и ему точно виднее – кто судит и кто судим. С небес, однозначно, все виднее.