Сдохни, но живи… - [8]

— Рота, подъем!

Молодые, в хрустящих от холода гимнастерках, схватив рукавицы, чтоб не приклеиться на морозе, забирались на цистерны, ломиком вскрывали их и черпали вонючую кровавую жидкость ведром. Потом еще одним. Третьего, свободного, не было. И тогда из грязного выбрасывались лопаты, инструмент, и в ход шли слегка ополоснутые тем же народным пойлом рабочие ведра. Надо было успеть, пока поезд неожиданно не тронется дальше.

Потом алюминиевыми кружками мы пили прямо из ведра азербайджанский «Агдам» или иную гадость под разговоры ни о чем. Чаще о том, что было и будет, когда мы вернемся.

Наутро те, кто из последнего призыва, помоложе, отмывали вагон, а приехавший офицер несильно орал, выгоняя нас на мороз, на работу, проветриться.

А что делать? Армия — это распорядок.

Однажды после такой ночи я не смог найти в кармане фотографию своей девушки, будущей жены. Выронил или вытащили. Она была снята крупным планом, а позади, с древком флага в руках, размыто маячил и я.

На последней перед отчислением из университета первомайской демонстрации к нам подошел какой-то активист, белесый и бесцветный, как лозунг, и грубо ткнул мне в руки знамя.

— Неси, таким положено.

В принципе, я тогда и сам бы взял. Но только вместе с наганом.

А фотография, самое ценное, что у меня оставалось, пропала. Мы с ребятами обыскали оба вагончика и ничего не нашли. Понятно, что исчезнуть здесь она не могла, некуда деваться.

И тогда «монголы» построили всех в проходе и приказали вывернуть карманы.

Фотография нашлась в… военном билете одного из «забайкальцев». Парню дали пару раз по морде в целях воспитания, чтоб не «крысятничал». Но я никак не мог понять, зачем ему красть и носить фотографию совсем чужой девушки. Что она ему?

— Чудак, — удивился размеренный Арно из Таллина, который шутил, что идет по следам своего деда, погибшего после войны в Сибири. — А еще в институте учился. Спроси у Гочи, он знает.

— Как тебе сказать? — начал Гоча из Грузии, посмеиваясь и приглашая поближе других ребят. — Нужна ему твоя девушка.

— Но зачем? Какой смысл?

— Простой, — пояснил Гоча. И парни вокруг хихикнули. — Неужели не понимаешь? Качать ему надо. На здоровье.

— А моя девушка здесь при чем?

— Глядя на фотку, приятней. Смотрит на нее и «качает». Тебя в институте этому не учили?

— Учили чему надо. И сейчас учат, — буркнул я, вспыхнув.

И тоже засмеялся. В конце концов, только у меня через год службы оставались письма издалека, начинавшиеся со слова «любимый».

Смех покатился по вагону, тыкаясь светом в черные, как беспросветная власть, окна. Но мы тогда думали, что так и надо.

Фотка пошла по рукам. Как девчонки, которые нас не дождались.

Гоча, по случаю праздника обретения, вытащил заначенную резиновую грелку с домашней чачей, а Орест, из глубинки Карпат, сам вызвался организовать жареную картошку. Он уже немного говорил по-русски. Но в самом начале, еще в Монголии, ему доставалось из-за этого больше всех. Поначалу он стоял тогда, отмахиваясь, как загнанный бычок под тычками, со всех сторон и почти выл, низко и протяжно:

— Мос-ка-ли…

Но вокруг не понимали, о чем это он. Не слышали.

Те «деды» ушли на дембель, а для нас он был свой.

И нам было весело — от молодости, скуки, повышенного давления стреляющей до подбородка спермы и похмельной тошноты в глотках одновременно.

До дембеля оставался еще целый год.

Один человек мне сказал, что армия — это священный долг.

— Аминь, — ответил я и подумал: «Родиться, раздать долги и умереть. А жить когда?».

Альтруист

Все дети рождаются свободными и честными. А потом до старости учатся жить в разных тюрьмах и красть на свободе. Таких называют взрослыми. Степаныч был как ребенок. Он не сидел в тюрьме. А был, где был. И не крал. По крупному. Не хотел мелочиться.

Так и жил, как приспичило.

Труднее всего стать неудачником. Но для этого надо сначала научиться побеждать. Терпеливо и упорно. Многие даже не пытаются это сделать. Поэтому воюют друг с другом, начиная с собственного дома и безжалостно уничтожая себя. А заодно и тех, кто оказывается рядом. Сначала фронт без линии фронта. Война на истощение. Потом окопная. И наконец кто-то отвоевывает своё. И уже чужое, как своё. На то и пишутся законы.

Для тех, кто не хочет жить сам. Но хочет.

Кому повезло с мозгами, продолжают занимаются своей обычной, но нужной работой. Пекут, строят, пашут, ремонтируют, возят. Не без проблем, конечно. Но спокойно и буднично. Как есть. Как и их жизнь.

Степаныч был как раз таким. И еще он был альтруистом. По сегодняшней жизни это выглядит, как извращенец, пусть и нетипичный. Типичные людям понятны, поскольку близки. Но, как правило, недосягаемы. Решимости не хватает.

Альтруист — это человек, который ненавидит себя больше, чем людей.

Хотя разговор о них почему-то всегда идет про любовь. Так проще. Какая разница прохожим о чем врать друг другу. Лишь бы не молчать, разговаривая с собой и о себе. Это невыносимо.

Короче, альтруист не человек, а недоразумение. Как муж.

Но типичный, после сорока.

Степаныч жил один. Когда-то он ухитрился построить бизнес, вполне преуспевающий. Это было для него, как игра. Смогу, не смогу. Получилось. Он на радостях женился. На незамысловатой, как ему казалось, женщине из очень небогатой семьи. Степаныч не только полюбил, но и думал, что она это оценит и, ко всему остальному, будет еще и благодарна. Ему хотелось признания. Так и было поначалу. Он помог ей выучиться, одел, как хотела, возил на курорты. Помогал с их ребенком.