Сдохни, но живи… - [4]

Поскольку эмигранты жили и снимали комнаты кто-где, в зависимости от получаемых и провезенных денег, то письма они получали на стабильный адрес «клуба». Походя, на столике, я и захватил, увидев фамилию, для знакомых письмо, с которым произошла курьезная и примечательная история.

Когда я пришел к ребятам, то оказалось, что письмо было Резницкой, а не Зерницкой, как звали Риту. Нет — так нет.

Я положил его в сумку и, когда мы поели борща и даже мясное «второе», распили шампанское и посидели, пошел назад, в «клуб», отнести это самое письмо обратно.

У входа на улице меня уже ждали две дамы. Бывший торговый работник, хотя и женщина, с ответственным лицом и безответственными глазами. А рядом ее дочка, моих лет. Они были злы и почему-то напуганы — Ты зачем забрал наше письмо?

Думал, что порвут, но обошлось. В эмиграции, пока не определились с документами, все стараются держаться потише. Точно, как новички в тюремной камере.

Объяснил. Вроде, выяснили. Но уже к вечеру, когда я вышел из комнаты, наполненной вернувшимися иранцами, проходивший мимо грузинский еврей, из наших, отвел меня в сторону от подъезда и спросил — Извини, а что у тебя вышло там с письмом?

— Да ничего. Небольшое недоразумение.

— Ты что… Весь вечер эти две коротконогие москвички вовсю шумели у синагоги, что ты забрал их весточку от родных, отнес куда-то, чтобы открыть и сфотографировать для каких-то своих дел. Ты ведь журналист?

— Вроде был, — растерялся я, не понимая о ком и чем он говорит. — А ты правда не открывал письмо?

— Правда, успокойся, — мне стало муторно. И выпитое днем дешевое итальянское шампанское встало в глотке, как моя утренняя тридцатидвухлетняя стойка под простыней в гордом окружении почти дюжины персов, бежавших от своего Аятолллы.

— Эти бабы, — пояснил он — Решили, что ты относил их письмо в ЦРУ.

— Зачем в ЦРУ?

— Как зачем? — удивился мне собрат из Грузии — Чтобы выслужиться и получить там работу.

Мне хватает собственной глупости, чтобы еще обсуждать и чужую.

— Что стоим, качаясь… Из подъезда вышла солидная пара львовян с ухоженной собачкой на руках, болонкой в красных ленточках. Они снимали благоустроенную двухкомнатную квартиру рядом, на лестничной клетке, и все беспокоились — Как это ты, один русский, живешь с ними, не евреями, а иранцами, в одном помещении?

— Куда положили, там и живу, — отбивался я, задыхаясь от запаха духов и смеха.

— Одеяло-то хоть есть? — подшучивал сосед от нечего делать.

— Без него легче.

А ведь не врал. Вторую простыню, вместо одеяло, у меня украли в первый же день и ночами я укрывался, расстелив поверх себя, рубашку. Поскольку их было у меня всего две, то иногда еще влажную после легкой стирки.

Но я не переживал. Жизнь научила воспринимать данность, как она есть. И будет. Все одно лучше, чем когда-то в армии, когда в бараке у железнодорожной трассы, где работали, мы спали в бушлатах, а утром осторожно отогревали руками примерзшие к подушке волосы.

Так те, кто остался по домам тискать наших девчонок тогда учили нас Родину любить. До посинения.

— А мы сначала в кафе и потом в синагогу, — никак не проходил мимо сосед — Погуляем.

— Развлечемся, — подхватила его жена, крашеная как картина художника-примитивиста — Делать там нечего, но интересно. Ходят эти, верующие, в шапочках на голове, ремнями обвяжутся и шепчут что-то. Цирк, да и только. И зачем им эта шапка? Без нее, говорят, нельзя. Но кто-то ж их содержит, деньги дает?

— Время — оно и есть деньги, — весомо отвешивает сосед — А они его растрачивают впустую: кто на Бога, кто на какие-то идеи. Заплатят, я тоже шапочку одену, даже две.

И они идут дальше, гордые, с собачкой, как со скипетром. Впереди Америка. Под ногами Италия.

— Цеховик, — уважительно шепчет мне на ухо грузинский еврей — Рубашки шил во Львове, фирменные. Этикетку налепили и на рынок. Умеют люди жить, счастливые.

— Счастливые, — соглашаюсь я. И молчу. Здоровая психика — нацелить себя только на деньги. Из всего и всех вычленять, где есть прибыль. Ничто и никто не отвлекает. Не гложет. Одним — Родина или смерть. Другим — Родина или деньги.

— Надо съездить в Рим, — подумал я — Пошататься по вечному, как Жид, городу.

Тем более, что туда пригласила молодая пара. Русский по имени Юра и его жена-американка Китти. Она просто жила в Италии, все равно где и даже как. А он возил экскурсии для новых эмигрантов и писал философские статьи, которые никому не показывал. Потому что нигде не печатали. Но американке было одиноко в Италии. А ему скучно, в смысле «поговорить». Так они встретились и сошлись. На абордаж.

Юра когда-то жил в Ленинграде и попал в тюрьму, по его словам, за переводы Ницше. Врал виртуозно, но страшно. Зато уехал довольно легко. Два года учился на философском факультете в США, потом бросил, надоело. И переехал в Италию. Помыкался, но освоился. И с женой, и с экскурсиями. Они специально навещали приморский Ладисполь, чтобы, в центре городка, «у фонтана», русской эмигрантской «тусовки», набрать людей на очередную поездку. Во Флоренцию или Венецию.

— Поехали? — спросил Юра.

Я глянул на свой кофе, вместо обеда, и понял, что уже проехал.