Сделка - [54]

Меня ждала другая папка, разбухшая от исследований и цитатных подборок. Мишенью снова являлся некто, подающий надежды в политике, на этот раз уроженец Калифорнии. Можно было сразу же браться за этого малого и поступать с ним так же, как с Колье. А я почему-то ощутил поднимавшегося внутри меня Никто, И запихал его поглубже. Я ведь обещал Флоренс.

Ребята заметили, что я не в себе. Вместо «весь слух и внимание», с которыми я обычно начинал знакомиться с досье, я небрежно пролистал страницы и с отсутствующим видом даже не отметил их усердия, с которым они пытались вдуть в меня энтузиазм. Казалось, я был увлечен чем-то другим. Неожиданно я заявил, что желаю встретиться с девчонкой, сработавшей исследование.

Они тут же доставили ее в комнату. Это была девчушка двадцати с лишком лет от роду, глядевшая на меня с нескрываемым восхищением. Она села, а я как идиот уставился на нее и не отводил взгляд, пока она не покраснела… Гвен тоже сидела в этом кресле… Как много воды утекло с тех пор… Как много произошло всего с тех пор, как мы расстались… Я сидел, перебирая пальцами папку с досье, и размышлял: как там Гвен, все ли у нее в порядке, не слушая, что говорится вокруг… Интересно, а вспоминает ли Гвен обо мне?.. Ребята из журнала что-то втолковывали мне издалека, чего-то от меня хотели, какое-то подобие статьи о Колье. Помню фразы типа «Как ты его разделал!» и «Вспомни автомашины Колье. А у этого — моторные лодки, катамараны, яхты. Детали обсосешь сам!».

Я продолжал разглядывать девчушку и думать о Гвен. Неожиданно на моих глазах выступили слезы. По-моему, их заметила только девчонка. А дистанция между мной и говорящими все увеличивалась и увеличивалась. Я думал: сколько же в ней всего, вспомнил: ее ладно скроенная фигурка тоже когда-то мелькала здесь, пожалел, что ее сейчас нет… ее круглые коленки… И тут я услышал голос Гвен, обращенный ко мне: «Займись парнем сам. Не полагайся всецело на мнение других», — и сказал собравшимся: «Ребята, я бы хотел знать, могу ли я сам разнюхать о нем все сначала — извините, мисс, ценю ваш тяжкий труд, но…» Все заулыбались, довольные. Вот, оказывается, в чем единственное затруднение, и закивали, конечно, конечно, как же иначе, разумеется, и остальную галиматью. Девчонка испуганно предложила посмотреть мне другие вырезки у нее дома.

Почему бы нет, ответил я.

Она была уроженкой Нью-Йорка, а в Лос-Анджелесе поселилась в жилом доме с названием «Оазис», в неуютной полуторакомнатной квартирке. Стол, два кресла, студия были завалены стопками книг с закладками из бумаги, журналами, всунутыми в другие журналы, блокнотами, стенографическими тетрадями, карандашами, ручками; скрепкопрокалыватель, помнится, валялся на одеяле. Девчонка не зря получала зарплату! Места для совместной работы нам не находилось. Только на кровати, куда мы и легли. По мне, так это обычное начало плодотворной деятельности. Девчонка уже заглазно обожала меня, читала все, что я написал. Она несколько высокопарно зачитала любимые куски, и оказалось, что ей нравилось все. Вот уж не знаю, как я должен был отплатить ей за хорошие слова, но с помощью постели попытался.

Происходящее было до боли знакомо. Мы уже занимались подобным с Гвен. Любовь в дебрях исследовательской макулатуры. В какой-то момент я даже раскалился. Но потом вся пылкость испарилась, я стал как заезженная пластинка: качал, качал, а конца-края видно не было. Бедняжка окончательно растерялась. Через какое-то время я просто остановился, мы посмотрели друг на друга. Эрекция оказалась бесплодной. Мне пришлось извиниться и встать. Продолжать не было смысла. Наш акт не был следствием ни любви, ни привязанности, ни даже внезапного желания. Я обознался.

Спускаясь вниз по ступеням ее дома, я насвистывал через передние зубы «Большой шум из уинетки» и удивлялся, что тяга к Гвен после стольких месяцев была еще так сильна. А что касается статьи, то себя не одурачить — я не только не хотел писать ее, я бы не написал ее, даже приложив все свои усилия, чтобы доказать самому себе, что хочу. Я перешел в стадию размыкания со всем на свете.

Поэтому позвонил в журнал и сообщил, что статью писать неинтересно.

Новость их парализовала. Они начали протестовать, мол, я оставляю их в тяжелый момент, мол, это задание лежало у них в столе ради меня и ждало только меня.

Я сказал, что статья, по сути, уже готова, надо лишь использовать в ней другие имена. Поменять Колье на Блантона, а автомобили — на моторные лодки.

Прекрати дурить, сказали они, ты обязан написать ее, никто, кроме тебя, на такое не способен. Промелькнул слабый намек, что я, судя по затратам на предыдущем задании, у них немного в долгу. Пришлось сослаться на аварию, выразить удивление, мол, еще неизвестно, кто у кого в долгу. Я сказал, что хожу сам не свой (я даже услышал жалобную нотку в своем голосе), подташнивает и мутит. Неужели они не заметили, что сквозь загар проступает обыкновенная бледность?

Им пришлось признаться, что я действительно выгляжу плоховато. А потом все-таки заставили меня пообещать не браться за работу до тех пор, пока я полностью не войду в форму. Обещание прозвучало могильно.