Сделано в Японии - [57]

— Так не от хорошей жизни, господин майор! Мы же сегодня с вами в столовой согласились друг с другом, что ситуация складывается критическая, — значит, и меры нужно принимать адекватные, а не сюсюкаться с ними, как это было до сих пор!

— С кем «с ними»? — Как меня достает эта недоговоренность! Неужели так трудно говорить прямо!

— Вы меня извините, Минамото-сан, но нас через пару часов ждет официальная беседа при вашем и моем начальстве. Там вы все и узнаете — я события торопить не хочу. И так жалею уже, что сегодня с вами в управлении разоткровенничался… Там все узнаете, на беседе. Потерпите, немного осталось…

— Какая беседа?! — Я даже вздрогнул от этого лицемерно приветливого слова — «беседа»; знаем мы эти беседы, ничего хорошего они никому из нас не сулят, тем более при начальстве.

— В два тридцать у заместителя начальника управления, — с полным отсутствием каких бы то ни было эмоций сообщил Канеко. — Накадзава-сан нас всех собирает.

— В два тридцать ночи? — Я попробовал съязвить, хотя было понятно, что иронизировать сейчас не в моих интересах.

— В два тридцать ночи, — пресно согласился со мной колючий и неприступный Канеко.

— А до утра с беседой подождать нельзя? Скажем, в два тридцать дня, а? Нельзя?

— Нельзя, — отрезал недовольный и мной конкретно, и действительностью в целом Канеко.

— Так о чем беседа-то будет?

— О том, как вы, Минамото-сан… господин майор, своей самодеятельностью сорвали нам операцию! — обволок меня Канеко яростным змеиным шепотом.

— Какую операцию, Рикио-кун'?! Ты опять недоговариваешь? Вернее, не говоришь ничего! Объясни ты по-человечески! — Мне все труднее было сдерживать себя в районе точки кипения, чтобы не перехлестнуть через край и не залить смертоносной жидкостью неподатливого собеседника.

— Не уполномочен! Потерпите до полтретьего… — Канеко ловко прикрутил обратно отвинченную им панель, обошел меня, как примерный христианин обходит языческого истукана, и направился к своим коллегам, которые уже закончили свои изыскательско-демонтажные работы и теперь издалека наблюдали за нашей импровизированной корридой.

Я вышел на улицу, проводил взглядом всех дорожников, рассаживавшихся по машинам, подождал, пока они отъедут, и только потом вернулся в «Викторию». При выезде со стоянки мне пришлось пропустить машины «скорой помощи», которые, врубив на полную свои сирены, повезли в дежурную больницу пострадавших от нас с Ганиным бандитов. Следом за «скорыми», также под сирены и мигалки, на улицу выскочили четыре патрульные «хонды».

— Слушай, Такуя, они, оказывается, малазийцы! — закричал едва завидевший меня Ганин, который, судя по всему, уже успел не только познакомиться, но и войти в доверие к курчавым гайдзинам — по крайней мере, установить страну их физиологического происхождения.

Я протиснулся сквозь тесные ряды копошащихся и суетящихся служителей закона— к взбудораженному Ганину:

— Чего кричишь, Ганин?

— Я выяснил все! Они — из Малайзии, представляешь?! — Ганина била постстрессовая лихорадка, и ему явно сейчас не помешала бы банка ядреного «Гиннеса».

— Представляю. — Я присел на соседний диван. — Ну что, ребятки, отбегались?

— Вы из полиции, что ли? — недоверчиво поинтересовался все еще вымазанный шоколадным соусом Накадзима.

— Из нее самой, родимый…

— А он? — Накадзима мотнул головой в сторону Ганина.

— А он — из полицейской академии.

— Студент, что ли? — опять безо всякого доверия ко мне спросил Накадзима.

— У нас, в академии, студентов нет! — гордо брякнул не терпящий неточностей и недочетов Ганин.

— А кто ж у вас тогда? — удивился Накадзима.

— У нас, друг мой ситный с отрубями, курсанты! Чувствуешь разницу? — взбудораженный Ганин проткнул указательным пальцем спертый воздух ресторана у себя перед правым плечом.

— Так он чего, курсант, что ли? — обратился Накадзима ко мне, следуя дурацкой японской привычке в присутствии обсуждаемого человека говорить о нем с третьим лицом и в третьем лице, демонстративно избегая прямых обращений.

— Ганин, ты курсант? — От разговора с озлобленными на меня Ямадой и Канеко на душе становилось все гнуснее и гнуснее, и я попытался через пикирование с Ганиным хоть немного поднять свой тонус — резус с глубокого минуса до малюсенького плюсика.

— Курсант я, курсант, — подыграл мне Ганин. — Курсант — всегда в курсах!

— Не в «курсах» — в «кустах», Ганин! Ничегошеньки ты о курсантской жизни не знаешь! — Заявлять это у меня есть все основания: у него, насколько мне известно из его обстоятельных исповедей «под пиво», за крепкими пока еще плечами только три месяца каких-то жутко халявных лагерей — и все.

— В кустах, Такуя, они тогда, когда на них последний «Варяг» наступает с канонерской лодкой «Кореец» или когда они просроченными рыбными консервами из сухого пайка ночью тайком попитались… — ответил мой никогда не унывающий друг.

Чумазый Накадзима и его друзья — малазийцы растерянно хлопали глазами, не понимая, что это за тарабарское наречие, на котором разговаривают их спасители, как обычно хлопает ими стыдливый японский обыватель, заслышав, скажем, английскую речь, ничегошеньки в ней не понимая, но из возвышенного своего социально — экономического положения неспособный обнаружить перед окружающими этого жутко позорящего его факта.