Сделано в Японии - [22]

— Что вы предлагаете, Минамото-сан? — прервал меня Ивахара.

— Предложений несколько. Первое: надо проверить все аналогичные автомобильные кражи как минимум за последние двенадцать месяцев и сопоставить их даты с приходами в порт «Юрия Кунгурцева»…

— Сержант Камада, исполнять немедленно, — негромким голосом Ивахара отдал протокольный приказ сидевшему через два человека слева от себя сержанту.

— Второе: нужно искать документы Ищенко. Шанс, что они целы, невелик: убийца мог их сжечь или утопить в общественном туалете, но тем не менее делать это нужно.

— Сержант Имамото! — тем же полушепотом переадресовал мое второе пожелание другому своему подчиненному расторопный Ивахара.

— И третье: надо искать…

Но что, на мой взгляд, необходимо искать, присутствующие так и не узнали, потому что дверь широко распахнулась, и в зал темно — синим буревестником влетел растрепанный и взволнованный лейтенант. Он громко извинился перед всеми, спланировал к левому плечу Ивахары и что-то быстро — быстро, на зависть раскрывшей рот пышечке — собаководше, залепетал на ухо майору По мере получения информации Ивахара постепенно вздымался над столом и на последних словах лейтенанта совсем выскочил из кресла, хлестнул по мне встревоженными глазками, едва уловимым движением подбородка указал мне на дверь, извинился перед всеми и вылетел с лейтенантом из зала подобно солидному, но все еще находящемуся в неплохой спортивной форме папаше — альбатросу сопровождаемому в полете своим желторотым птенцом. Я оперся на подлокотники кресла и катапультировался вслед за этой птичьей парой. В коридоре разгоряченный Ивахара выплеснул на меня:

— Там пришел потерпевший, который заявляет, что у него сегодня угнали джип «мицубиси-паджеро».

— И?

— Он живет на Цветочной улице. Машина стояла возле дома в том месте, где был найден Ищенко.

Я взглянул на птенца — лейтенанта — он весь светился от радости и вдохновения.

— Господин майор… — застрекотал он, — извините, господа майоры! Пойдемте скорей, вы должны с ним поговорить!

— Почему скорей, лейтенант? — Мне не нравится, когда молодежь начинает торопить начальников. Сначала им требуется от нас поскорей поговорить с потерпевшим, потом — поскорей налепить им на плечи новые офицерские погоны с очередным званием, а потом — так же поскорей — освободить место под солнцем. — Что за спешка?

— Вы понимаете, — замялся лейтенант, осознав, что я неправильно его понял, — он плохо себя чувствует.

Глава третья

Пускай это, может, и нечеловечно, и почитаемые моим папашей обожающие все человечество в целом и его отдельных индивидов в частности Толстые и Достоевские (хотя нет, не совсем так — Достоевский, кажется, по отдельности никого не любил…) так не то что говорить, даже думать запрещают, но таких людей, как тот, что сидел теперь в тесном кабинете для снятия показаний, я про себя называю «брёхлыми». Я как-то на курортном досуге (на Гуаме, если мне память не изменяет) попытался слить в единую лексему всю разрушительную силу таких отталкивающих эпитетов, как «блеклый», «дохлый» и «дряхлый» — так с тех пор этим словом и пользуюсь. Есть категория японцев, грешная плоть которых неподвластна магической силе банной мочалки и зубной щетки. Они могут тереть себя под душем до побагровения кожи и появления на ней склизкой лимфы, могут скоблить свои редкие и кривые зубы до крови на деснах, но это им все равно не поможет. Видимо, это у них от рождения, гены, что ли: серый, землистый цвет нездорового лица, неистребимый затхлый запах давно не проветривавшейся одежды и, главное, отсутствие в глазах каких бы то ни было намеков на чувство юмора и самоиронию. Эти брёхлые люди словно не выпали, как полагается, на свет божий из чрева любвеобильной матери, а, вопреки законам естественного отбора, выползли на него из мрачной, сырой норы подслеповатого крота, не имеющего ни малейшего понятия ни о базовых принципах личной гигиены, ни о наличии у человека иных радостей, кроме более или менее регулярных вдохов и выдохов. И при всем при этом, живя среди нас, эти дурно пахнущие личности с невзрачным экстерьером стремятся показать своими не поддающимися логическим объяснениям поступками, что они тоже люди и им не чужды обыденные для «непахнущих» граждан амбиции и тщеславие.

Сасаки не соврал: ему действительно было плохо. Маленький, худой мужчина — типично брёхлый — неопределенного возраста, с хрупкими девичьими плечами и вихрастой шевелюрой уперся жалкой страусиной головкой в сложенные на столешнице худенькие ручонки и, сидя на месте допрашиваемого, имитировал прилив сладкого сна. Как только мы с Ивахарой хлопнули тяжелой дверью с зарешеченным окошком, он поднял на нас свои узкие глаза. Меня всегда поражают такие взгляды. Как одна пара человеческих глаз может быть одновременно пронизана и глубочайшей тоской, и бездонным равнодушием? Я никогда не страдал от недостатка актерских способностей: спонтанное или, вернее, перманентное лицедейство у меня в характере как от рождения, так и от профессиональной деятельности, ибо в нашем деле нужно не только уметь с десяти шагов попасть из «люгера» в золотое обручальное кольцо так, чтобы пуля прошла навылет, не задев его краев, но и быть способным разыграть перед требовательным клиентом сцену в которую он, как привередливый, вечно чем-то неудовлетворенный педант Станиславский, обязательно поверил бы. Но мне никогда не удавалось совместить в своем взгляде эти два разноплановых чувства. По очереди — пожалуйста! Чередуя ежесекундно — да нет проблем! Но чтобы одновременно — это вот никогда. А сидевший сейчас передо мной глубоко опечаленный чем-то глобальным брёхлый персонаж делал это без видимого напряжения.