Сципион. Том 1 - [282]

Лагерь воспрял от сна, и под возбуждающие звуки воинственной музыки люди стали преображаться в солдат, готовясь к исполнению жестокого, но священного долга. Они приводили себя в порядок и облачались в новые парадные или — кто победнее — в старые, но начищенные и обновленные доспехи, надевали наградные венки, бляхи, браслеты и другие знаки славы. Подобно спартанцам в лучший период их истории, воины Сципиона шли в бой как на праздник. И хотя вместо пурпурных лакедемонских хитонов, у них под латами серели туники естественных цветов шерсти, грозным пурпуром блистали их взоры. В жизни Рима было два грандиозных ритуала, затмевающих собою все прочие: триумф и погребальный обряд, символизирующие собою победу над врагом Отечества и смерть за Родину, уравнивающие значение обоих событий равным признанием народа, венчающие их равноценной славой. И вот теперь перед воинами возвышались эти две нравственные вершины, а битва предоставляла дерзновенным шанс завоевать одну из них.

Излучая торжество, Сципион прохаживался по возвышению трибунала, своею уверенностью и гордою осанкой изгоняя последние сомнения из солдатских душ. Тут ему сообщили о том, что перед рассветом пунийцы, соблюдая тишину, взобрались на предназначенную им римлянами возвышенность и, замышляя ловушку противнику, сами угодили в западню. Однако численность и африканского, и римского отрядов из-за особенностей рельефа была невелика, а расстояние от зоны их дислокации до предполагаемого места боя, наоборот, являлось значительным, так что обещавший удачу маневр Сципиона с засадой не мог оказать решающего воздействия на общий ход сражения, и давал надежду только на локальный успех. Поэтому проконсул не очень-то возрадовался полученной новости: он знал, что для победы над Ганнибалом потребуются новые идеи.

Между тем в основной своей массе воины закончили сборы и подготовились к следующему акту величественного действа, хотя даже в армии Сципиона неизменно находились опоздавшие. Не принимая в расчет последних, полководец сделал соответствующий знак, и воздух вновь наполнился гудением рожков, сигнализирующим о выступлении из лагеря.

Людская масса, четко делясь на манипулы, организованно потекла через главные и боковые ворота, расчерчивая склон холма геометрически правильным узором прямоугольников. Когда войско выстроилось за валом лицом к лагерю в порядке, обратном боевому, то есть первыми стояли триарии, а последними — гастаты, к солдатам, сверкая серебряными доспехами и мерцая кровавыми переливами пурпурного императорского плаща, вышел полководец, исторгнув из них стон восхищения. Сейчас он нес на себе ответственность за жизни сорока тысяч сограждан и союзников, на его плечах покоились устои государства, а в конечном итоге — всего обитаемого мира. И Сципион не гнулся под тяжестью такого груза, он двигался легко и уверенно. Глядя на него, воины пытались разгадать свою судьбу: один человек сейчас олицетворял надежды множества людей. Что сталось бы с ними — дрогни он в такой момент! Под панцири солдат закралось бы сомненье, и в тот миг, когда сердца нуждались бы в огне, их предательски холодил бы страх. Но даже робкие натуры, правда, немного здесь было таковых, и те преисполнились решимостью при взгляде на императора. Глаза солдат, закаленные зрелищем картин войны, теперь затуманились пеленою слез от гордости за свою Отчизну и собственную значимость, ибо облик Сципиона громче туб и горнов трубил им о победе.

Проконсул подошел к алтарю, окруженному жрецами, и, прикрыв голову краем плаща, стал совершать священный обряд жертвоприношения главным богам государства: Янусу, Юпитеру, Марсу-отцу, Квирину, Беллоне и Ларам. Когда он произнес обращение к богам, окружающим показалось, будто солнце засияло ярче, а по склону холма пронесся порыв освежающего ветра, развеявший африканский зной, беспощадный даже утром.

Но внезапно среди всеобщего благоговения грянул гром, беззвучный гром божественного гнева: утопив руки в кровавом чреве жертвенного животного, гаруспик вдруг побледнел и мелко затрясся. У Публия глаза полезли из орбит при виде дрожащего гадателя. Однако, овладев собою, он грозным взором предостерег жреца от необдуманного поступка. Но перепуганный гаруспик не внял знаку полководца, не понял его волю и пролепетал:

— О император, у него нет сердца…

— Что ты лопочешь, этруск? — зашипел на него Сципион. — Животное — не человек и без сердца жить не может.

— Оно… оно как-то ссохлось или волею божеств улетучилось, уже после того как кинжал вспорол это брюхо…

— Сумасшедший гаруспик — вот, действительно, дурной знак. Ты как смеешь противоречить мне в такой день, этруск! — закричал Корнелий.

— Но у него… правда, нет сердца, — промямлил прорицатель.

Небеса придавили Сципиона жестоким сарказмом, и сейчас он мог бы, как никогда, уверовать в могущество потусторонних сил и склониться пред роком судьбы… если бы только это допускала его цель.

Постепенно гаруспик начал понимать, что от него требуется и, окончательно прозрев, прошептал:

— Император, я возьму грех на душу и объявлю, будто все хорошо…

Не поднимая головы, Сципион из-подо лба обозрел ряды солдат и убедился, что они уже все знают, если не умом, так душою; глаза их полнятся ужасом, а уши предательски щекочет ропот.