Сципион. Том 1 - [269]

19

Сципион проводил зиму в тревожном ожидании, прислушиваясь к вестям из Рима, Карфагена и Лептиса и раздумывая о том, как бы вызвать Ганнибала на бескомпромиссную борьбу. Затягивание войны сулило пунийцам те же преимущества, каковые некогда извлек Фабий из своего знаменитого промедления, которым он, по словам Энния, почтившего старца в недавно начатой поэме, спас государство. Однако Сципион находился в еще более сложном положении, чем Ганнибал во времена противостояния Фабию, поскольку его политические соперники в Риме были гораздо сильнее, чем партия Ганнона, препятствовавшая тогда замыслам Ганнибала, и, только постоянно питая свою славу все новыми успехами, он имел шанс удержаться в звании главнокомандующего африканской кампанией. Эта непрекращающаяся борьба на два фронта изматывала Публия, словно войско, попавшее в окружение. Вот и теперь, накануне весны, он вынужден был забыть о карфагенянах, чтобы сразиться с Римом, где грянула очередная политическая гроза.

Открывая административный год, консулы заявили о намерении назначить одной из провинций Африку. Причем вновь ставленник Сципионовой партии Марк Сервилий пал жертвой честолюбия и, поправ чувства дружбы, морального долга и патриотизма, оспаривал должность Сципиона на равных с откровенным врагом Клавдием Нероном.

Находясь вдали от места событий, Публий не мог руководить своими соратниками, поэтому тем приходилось довольствоваться лишь некоторыми советами проконсула. Правда, Квинт Цецилий уже настолько изловчился в интриганстве, что мог бы получить титул политического императора, если бы таковой существовал, а потому он смело возглавил эту битву, полную внутренней жестокости при внешней любезности сражающихся и имеющую для судьбы государства не меньшее значение, чем военные операции Сципиона. Метнув во врага множество доводов, лозунгов и острот и отразив тучу каверз, Метелл добился согласия сената на проведение всеобщего референдума по вопросу о командующем африканской экспедицией. Народ всеми трибами, единогласно, постановил: до самого конца войны главенствовать над африканским корпусом Публию Корнелию Сципиону. Но даже столь категоричный ответ высшего республиканского органа — народного собрания не решил проблему, поскольку жажда власти заставила некоторых сенаторов идти не только против родственных и дружественных отношений, но и против народной воли. Быстро возмужавшие последователи Фабия, вовсю эксплуатируя давнее недоброжелательство сенатской массы к Сципиону, вызванное его быстрым взлетом по иерархической лестнице за счет экстраординарных магистратур, спровоцировали отцов-сенаторов на практически противозаконное решение: назначить одному из новых консулов провинцией Африку, дав ему такие же полномочия, как и Сципиону. По смыслу дела плебейские трибуны были обязаны наложить запрет на это постановление, противоречащее народному выбору, но, как часто бывало и прежде, трибуны больше заботились не о соблюдении интересов граждан, а о своей будущей карьере в сенате и потому промолчали, укрывшись за оговоркой, ставящей консула на один уровень с проконсулом. Был брошен жребий, и соперником Сципиона стал Тиберий Нерон.

Сообщая об итогах этого дела в Африку, Квинт Цецилий пытался утешить Публия объяснением, что при существующей активной оппозиции Клавдий не сможет подготовиться к дальнему путешествию раньше, чем через полгода, а при равенстве формальной власти конкурентов и фактическом превосходстве опытного, освоившегося в Африке Сципиона над новичком Нероном, того, по мнению Метелла, легко будет нейтрализовать и на оставшуюся часть года.

Следя за этими событиями, Сципион потратил немало душевных сил и поэтому несколько запустил ситуацию в Нумидии. Когда он понял серьезность происков Ганнибала в стане своих союзников, то немедленно снарядил Масиниссу в путь на родину, дав ему, кроме нумидийцев, вспомогательные италийские отряды. Однако с ходу добиться заметных результатов тому не удалось, поскольку при сложившейся обстановке для нормализации положения в этой плохо организованной обширной стране требовались длительные и планомерные усилия. Новая власть, подобно свежему ветру, поднимающему волнение на море, всколыхнула и перемешала различные слои нумидийского населения, обратив царедворцев в изгнанников и поставив многих прежних господ в зависимость от недавних вассалов. Вопли недовольных, всегда звучащие громче, чем голоса счастливцев, ныне еще десятикратно усиливались пунийским капиталом и оглушали народ, порождая брожение умов. И хотя Масинисса практически не встретил открытого военного сопротивления, снять социальную напряженность ему не удавалось: страна напоминала россыпи тлеющих углей, которые то затухали, то вспыхивали вновь в зависимости от веяний в политической атмосфере. Масиниссе все время казалось, будто до окончательной победы остался только один шаг, и он рапортовал об этом Сципиону, в своем оптимизме не замечая, что движется по кругу.

Итак, Масинисса крепко увяз в Нумидии, и римляне лишились столь тяжело добытого преимущества над карфагенянами в коннице. По слухам же из Лептиса, Ганнибал имел численный перевес над войском проконсула в пехоте и, кроме того, раздобыл до сотни слонов. В такой ситуации Сципион не желал идти в наступление, медлил и Ганнибал, поэтому весна началась с психологической войны при полной недвижности войск. Это напоминало предгрозовое состояние, когда природу угнетает тяжелый дух, все вокруг проникнуто томленьем к буре, но безмолвно цепенеет в ожидании первой искры, каковая подожгла бы небеса. Из ставки Ганнибала исходили слухи о грандиозных приготовлениях великого полководца, которые множились и обрастали деталями уже в Карфагене и тиражировались по всей округе. Пуниец будто бы заявлял, что досконально изучил Сципиона и придумал целых семь способов уничтожить врага, периодически приходили известия о дате выступления карфагенян в свой последний и самый славный поход. Другой раз сообщали, что экспедиция откладывается якобы в ожидании подкреплений из Египта, либо от Антиоха или даже из Эфиопии. Потом вдруг римлян стращали рассказами о замысловатых машинах, изобретенных карфагенянами им на погибель, которые будто бы метают бочки с раскаленным асфальтом, добытым из нумидийского источника. Много говорили о секретных ученьях пунийской армии, о выработке Ганнибалом новых, никогда невиданных прежде способов ведения боевых действий. Подобным образом пунийская фантазия без устали изощрялась в вымыслах, нагнетая страх над римским лагерем. Легионеры могли бы уже верить в то, что и ветер, и тучи насылает на них не кто иной, как Ганнибал, если бы Сципион не предпринимал ответных мер, разоблачая эти измышления.