Сципион. Том 1 - [257]

В скором времени расчеты проконсула оправдались. Едва римляне закончили строительные работы, как в Тунет явились карфагеняне, причем в качестве послов прибыли члены высшего совета в количестве тридцати человек, то есть в полном составе.

«Вот они, пунийцы, во всей красе! — злорадно восклицали легионеры, указывая друг другу на неуклюже семенящих, подметающих уличную пыль длинными полами невообразимо пестрых, расшитых разноцветными узорами одеяний карфагенских патриархов, потеющих от усилий малознакомого им, ввиду привычки к носилкам, труда пешего перемещения. — Когда их войска стояли у стен Рима, сенаторы даже не впустили Ганнибаловых послов в город, а стоило нашему императору занести меч над их пиратским притоном, и они уже бегут, отдуваясь и пыхтя, к нам на поклон!»

Сципион велел задержать делегацию в приемном покое своего дворца и разослал гонцов к легатам, союзникам и к старейшинам местных пунийцев, приглашая их к себе. Он желал придать предстоящему событию максимальную огласку как, для того чтобы всем миром уличить карфагенян в бесчестии, если они попытаются хитрить, так и просто в агитационных целях, дабы окрестные жители лучше усвоили, кто сегодня хозяин в Африке.

Когда необходимая аудитория оказалась в сборе, первые богачи Карфагена, а значит, и всей ойкумены, за исключением разве что царей Египта и Азии, измученные пешим путешествием на жарком солнце, явили окружению Сципиона лоснящиеся жирным потом лица. Привыкшие по своей купеческой натуре пускаться на любые уловки и унижения ради достижения цели, они, желая как можно больше угодить проконсулу, покорно согнулись, вопреки грузным комплекциям вообще и необъятным животам в частности, и простерлись пред ним ниц.

Сципион дал возможность друзьям и гостям несколько мгновений полюбоваться на опущенные головы и вздыбленные зады пришельцев, а затем холодно и с умыслом по-латински, хотя мог бы объясняться с карфагенянами и без переводчика по-гречески, осведомился о причинах, повергших послов в позы, более приличествующие бессловесным обитателям дремучих лесов, чем разумным существам. Сделав паузу, он разъяснил свой вопрос, сказав:

— Если вы — рабы, то я отведу вас к своим слугам. Столковывайтесь с ними. А если вы пришли к гражданам Рима, то встаньте и ведите себя как подобает людям.

Карфагеняне поднялись и, натянув на раскрасневшиеся лица сладенькие улыбки, соврали, будто приветствовали проконсула по давнему финикийскому обычаю.

Сципион едко заметил для своих, что в республике не может быть подобных обычаев. Сильван, верно оценив ситуацию, оставил это высказывание без перевода.

Далее послы, позаимствовав у жен и детей их жалобный плач, принялись стенать и горько сетовать на свою участь. Они кляли злой рок, ниспосланный им судьбою в образе Ганнибала, который вверг их в проклятье неправедной войны, и столь долго поносили своего полководца, что Сильван даже растерялся, так как в латинском языке не нашлось достаточных эквивалентов пунийским ругательствам, и в конце концов он привлек к переводу греческий, персидский и египетский арсеналы соответствующих выражений. Затем играющие в детскую наивность старики принялись уверять всех вокруг в собственном благодушии и миролюбии. С их слов складывалось впечатление, будто бы даже не они развязали мешки с серебром и золотом для финансирования войны, а эти пресловутые мешки, садясь верхом на сундуки, сами скакали через моря и горы в Испанию, Сицилию, Сардинию, Балеары, Нумидию, Мавританию, Галлию и Италию покупать наемников. А в последней части речи, представленной зрителям не хуже греческой трагедии, карфагеняне воздали хвалу Сципиону и превозносили его так же напыщенно и многословно, как недавно хаяли Ганнибала. Правда, тут уж Сильван чувствовал себя уверенно, поскольку в описании доблестей латинский язык не уступал пунийскому. И заключили они эмоциональное выступление выражением надежды на милость Сципиона к побежденному сопернику, на его благородство и великодушие, ибо не зря же они столь обильно услащали его дифирамбами.

В ответ Сципион сказал, что в других случаях лесть уличает говорящего во лжи и представляет разновидность коварства, однако в данном случае он, полагая, что лицемерие тоже является одним из финикийских обычаев, доверяется смыслу речи, а не ее тону, и принимает предложение мира всерьез.

— И по этому поводу я заявляю, — говорил он дальше, — что мы пришли в Африку не договариваться, а побеждать, и ваше поведение свидетельствует о близости нашей цели, однако, да будет известно всем народам, что римляне начинают, ведут и оканчивают войны, руководствуясь правом. А потому, если вы, честно признав поражение, придете к нам с миром, мы, как тот перс у Ксенофонта, который при сигнале, трубящем отбой битве, убрал в ножны уже занесенный над поверженным противником меч, прекратим кровопролитие и, приняв мир, предложим от себя еще и дружбу.

Карфагеняне пропустили мимо ушей насмешки Сципиона и вняли лишь факту его согласия вступить в переговоры. Они стали бурно прославлять мудрость проконсула, а заодно — и его умеренность, забегая тем самым вперед и исподволь подбивая римлянина на снисходительные условия договора.