Сципион. Том 1 - [245]

Сифакс униженно поник на виду у всего войска и готов был рухнуть на землю. Сципион пожалел его и повел в свой шатер. Там он остался с ним наедине, не считая переводчика Сильвана. Пауза позволила нумидийцу прийти в себя, и теперь, глядя на совсем близко сидящего Публия, он снова забыл, что перед ним проконсул Римской республики, которому поручено жестокое дело — вести войну со смертельным врагом Отечества. Сифакс видел перед собою обаятельного молодого человека, знающего массу интересных вещей, умеющего вести застольную беседу и очаровывать умы.

— Корнелий, много ужасного произошло со дня нашего расставания, но… ведь мы были друзьями… — с чувством, проникновенно заговорил нумидиец, — ты утверждал, что, раз кого-то назвав другом, уже не изменяешь своего мнения…

— Да, по отношению к свободным людям, — жестко сказал Публий, — а ты стал рабом карфагенянки. Раб не может быть другом Сципиона.

Сифакс вдруг ожесточился, воспоминания придали ему силы.

— Ты находился в моей власти, — с неожиданным гонором произнес он, — так же, как я теперь — в твоей. Я мог бы казнить тебя тогда.

— Если бы мог, то казнил бы, — с некоторым презрением перебил его Сципион, — но ты этого не сделал, потому что я не позволил. И как бы ни сложилась та встреча, верх в любом случае остался бы за мною. Но важно другое; я был у тебя, следуя собственной воле, и по твоему приглашению, ты же попал сюда насильно, как предатель, я пришел к тебе как друг, а ты ко мне — как враг. Но при всем том, я, может быть, и попытался бы помочь тебе, снизойдя к твоим слабостям, но ты — военная добыча римского народа, трофей каждого моего солдата. Ты не только мой пленник, а принадлежишь всем. Отпустив тебя, я прощу одного виновного и обделю тридцать тысяч правых, украв у них часть славы. Я многократно предостерегал тебя. Ошибку можно было бы исправить еще совсем недавно, но тот день минул. Существует страшное слово: «поздно». К настоящему моменту твоя вина разрослась за пределы моей власти, и теперь я уже не лишу свое войско возможности показать тебя Риму в триумфальном шествии.

— Как! Ты поведешь меня, царя, связанным за твоей колесницей на глазах у толпы людей, выставишь на позор пред низкой чернью?

— Пред гражданами Рима — твоими победителями.

— Непостижимо! Невозможно!

— Ты отказался приехать в Рим другом, так увидишь его врагом.

— Позволь мне умереть! О, как я в тебе ошибался…

— А много ли ты думал обо мне и наших старых отношениях, когда вел на меня пятьдесят или шестьдесят тысяч солдат, когда на пятидесяти тысячах копий нес мне смерть?

— Теперь я еще сильнее сожалею о гибели моих воинов, будь они живы, как бы я бился с тобой… Но ты победил нас коварством.

— Я слышу упрек в коварстве от предателя? Я не принял открытого боя, потому что побрезговал, для меня было бы бесчестием сражаться с тобою.

Сифакс снова сник, столь же внезапно, как и взорвался. Но, помолчав некоторое время, он надрывно воскликнул:

— Ах, Корнелий, солги раз в жизни, скажи, будто прощаешь меня и берешь к себе в советники, а черной ночью пошли в мою палатку убийц: пусть зарежут меня во сне. Тогда я умру без презренья к себе и с верой в людей. Я век буду счастлив в далекой стране предков!

— В детстве у меня был котенок с необычайно слабым голоском. Он мог умилить и разжалобить, кого угодно. Но ты, Сифакс — мужчина и должен вызывать не жалость, а уваженье.

— Как мне заслужить твое уважение, Корнелий! — отчаянно крикнул африканец.

— Так же, как и уважение всех других людей, в том числе, свое собственное: с достоинством прими должное, до последнего мгновенья, не сгибаясь, смотри в глаза судьбе.

— Но невозможно терпеть существованье без надежды!

— Ну что же, надейся на карфагенян, ибо ты сделал свой выбор. В африканской войне начинается самое интересное, и если злой волей богов Ганнибал вдруг победит меня, возможно, тебя освободят, коли Пуниец соизволит вспомнить о бесполезном союзнике. А то еще и твою «фурию» отнимут у Масиниссы и вернут тебе. Ведь ты ревнуешь ее?

— Не напоминай об этой змее, с коварным умыслом вползшей на мое ложе! На краю могилы у меня есть только одна отрада: сознание, что пунийская чума поразила ненавистного Масиниссу. И по-доброму предупреждаю тебя, Корнелий, не доверяй своему варвару, теперь он человек конченный! Уж я-то знаю… Не говори мне также и о карфагенянах: я сыт этими газдрубалами по горло. Ты — единственный, кто еще может возвратить меня к жизни.

— Увы, Сифакс, — тяжело сказал Сципион, вставая с кресла, — я не способен воскресить самоубийцу.

По знаку проконсула, вошли ликторы и под руки вывели обессилевшего царя. Публий вяло вытянулся на ложе и некоторое время пребывал в неподвижности. После общения с Сифаксом он чувствовал себя так, словно сам побывал в плену. Его взгляд бесцельно блуждал по своду шатра. Впервые окружающая обстановка казалась ему чуждой и зловещей. Сейчас он не узнавал себя и тяжело переживал разрыв между умом и душой. Но, как и прежде, победила воля. Сципион встал и повелел привести к нему карфагенянку. Пример Сифакса подхлестывал его спешить на выручку Масиниссе. Нельзя было терять ни часа.