Сципион. Том 1 - [227]

В Карфагене с известием о катастрофе, постигшей войско, тревога сменилась паникой, опасения — ужасом, надежда — отчаяньем. Гроза, некогда прогремевшая над Римом, теперь вдруг разразилась ураганом над Карфагеном, стоны и плач римских матерей и жен пятнадцать лет спустя после каннского побоища эхом отозвались в сердцах карфагенских женщин, рыдающих ныне над жертвами пожарища. Но если в свое время римляне, обращая взор к богам, могли взывать к справедливости, то пунийцы видели в небесах начертанное огненными знаками страшное слово «возмездие» и понуро опускали головы. Впрочем, собственное злодейство забывается быстро, а потому сегодня многие в Карфагене видели захватчика уже в Сципионе, и его именем пугали детей. Однако и Ганнибалу здесь тоже порядком доставалось за то, что, породив своими деяниями множество бед, он рухнул под их грузом и обвал захлестнул его собственную Родину. Яркие контрасты произвел на свет в этот грозный период Карфаген: малодушие соседствовало с мужеством, корысть — с самопожертвованием, низость — с величием. Кто-то пыхтел над своими сундуками, а рядом, за стеною, другой терзался мыслями о спасении Отечества и готовился идти на войну. Любой духовный урожай можно было сейчас собрать в Карфагене, и потому Газдрубал спешил сюда, чтобы отчаянным усилием добыть из рыхлой руды сограждан металл воли к победе.

Газдрубал преуспел в исполнении этого замысла. Для начала он перед всем народом объяснил успех римлян коварством и удачей, чем усилил ненависть к врагу и придал уверенности соотечественникам, потом обратился к отдельным группам населения и воззвал к частным интересам, а в завершение применил подкуп и шантаж. В результате столь всеобъемлющих мер Газдрубал вдохновил и заново сплотил партию судовладельцев и купцов, всегда ратовавшую за войну, организовал поддержку со стороны хозяев мастерских, пообещав им военные заказы, увлек жаждой наживы наиболее активную часть толпы и нейтрализовал партию мира, состоявшую из крупных плантаторов, после чего к нему как к победителю в борьбе за власть безропотно примкнула основная масса черни. Таким образом, в несколько дней Газдрубал овладел Карфагеном и направил ресурсы гигантского города на снаряжение нового войска.

Вращаясь в мутном омуте политики, он все же не забыл о своем дорогом зяте и отправил к Сифаксу посольство, возглавленное самыми хитроумными интриганами, которые заодно прихватили послание к царице, наполненное трогательными излияниями отцовской нежности, перемежающимися циничными советами трезвого политика.

Тем временем Сифакс, простояв два дня в укрепленном месте, обнаружил, что римляне не собираются его атаковать, и направился со скудными остатками армии к Цирте, дабы найти утешение в объятиях несравненной пунийки. Пока он мало думал о будущем, так как больше был занят терзаниями по прошлому. В течение этого безрадостного похода или, точнее, бегства, настроение Сифакса менялось чуть ли не ежечасно. Периодами он чувствовал себя полным ничтожеством и готов был явиться с повинной к Сципиону, потом вдруг вставала на дыбы царская гордость, нумидиец возмущался коварством римлянина, низвергал его с воображаемого пьедестала и горел жаждой восстать во всем былом могуществе почти в прямом смысле из пепла, чтобы утолить жгучий зуд мстительности. Более всего Сифакс страдал от уязвленного самолюбия, от обиды, что Сципион даже не удостоил его, того, кто со своим царством претендовал на место рядом с самими Римом и Карфагеном, настоящего правильного сражения, а без всякого усилия с каким-то саркастическим презрением одним махом обратил в прах. Под давлением таких переживаний царь мечтал о битве в чистом поле, фантазия услужливо рисовала перед ним картину решающего конного поединка с римским полководцем, и ему виделось, как падает Сципион, пронзенный его острым копьем. Но вдруг он пугался собственных мыслей и снова изнывал от безысходности несчастья. Земля уходила у него из-под ног, и Сифакс страстно стремился к возлюбленной, чтобы в ее женской слабости почерпнуть мужество и силы. Однако, как он мог предстать перед этой величественной женщиной в своем нынешнем ничтожестве? Вспоминая ее глаза, царь чувствовал себя рабом. Ему недоставало духа выдержать презрение красавицы, и он пытался хлопнуть дверью жизни, бросившись на меч, но не был способен умереть, не увидев ее.

В таком состоянии Сифакса застали карфагенские послы. Горестно выслушивая энергичные призывы пунийцев к войне, он безропотно соглашался с ними, но те видели, что царь не воспринимает их слова, потому как в его ушах, наверное, еще звучат вопли заживо горящих людей. Тогда дипломатичные пунийцы проявили сочувствие, павшее как удобрение на иссушенную душу нумидийца, а затем стали рассказывать о бедах собственной державы. Начав повествование с темы, созвучной переживаниям Сифакса, они постепенно дошли до вершин стойкости характера, показанных Карфагеном в столь скорбный час, и этим примером увлекли царя из бездны безволия на арену борьбы.

Но, тем не менее, на всем протяжении пути до Цирты Сифакс проявлял нестабильность духа, и его воинственный пыл не раз потухал от потока скрытых, изливающихся внутрь души слез. Карфагеняне понимали, что решающий вклад в их победу над царем, а следовательно, и над Нумидией в целом должна внести Софонисба, и при всем доверии к дочери Газдрубала, вполне достойной отца, они все же испытывали некоторые опасения. Потому послы решили помочь молодой женщине сразу взять верный тон в предназначенной ей роли. Повсюду следуя за царем, они оказались свидетелями его первого по возвращении свидания с женою и, воспользовавшись мгновениями замешательства Сифакса, когда он краснел от сознания собственного позора и смущался перед красотою блистательной карфагенянки, бросились к Софонисбе с утешениями. Действительно, — соглашались они, — случилось страшное несчастье, но у нее, Софонисбы, по их мнению, нет причин для отчаяния, так как рядом с нею муж, великий царь, который защитит свою царицу от низких римлян и не даст в обиду ни отца, ни оба ее Отечества. Мужественный Сифакс, — уверяли они, — соберет новое войско и разобьет коварного Сципиона.