Считаные дни - [9]

Она спохватывается и протягивает руку для приветствия, ей следовало сделать это с самого начала. Доктор шагает вперед, рукопожатие у него крепкое. Лив Карин называет свое имя и бормочет извинения, оправдываясь, что плохо спала ночью, и стараясь не думать о том, как сейчас выглядит — ведь она еще даже не приняла душ, просто накинула этот неказистый флисовый костюм, который носит только дома.

— Мой муж — водитель автобуса, — продолжает она. — Сегодня он в дальней поездке в Осло.

— Понятно, — отвечает доктор и смотрит на экран мобильного телефона.

Лив Карин силится вспомнить его имя, хотя они переписывались по электронной почте, а приехав сюда, он еще и представился.

— Да, а я — учительница, — говорит она и сует ноги в кроксы, — каждый понедельник у меня выходной, так что это просто удача, что вы приехали именно сейчас, когда я дома.

Доктор рассеянно кивает и поплотнее запахивается — тонкая джинсовая куртка промокла и потемнела под дождем, его пробирает дрожь, он беспомощно оглядывается на машину, возможно размышляя о том, как ему придется доставать из багажника все чемоданы и коробки и нести в свой новый дом, открывать их, разбираться с содержимым, распаковывать вещи.

Лив Карин выходит на крыльцо и захлопывает дверь. Дощечка на двери слегка покачивается. На темно-синем фоне фигурки из соленого теста — она слепила их на следующую зиму после рождения Кайи. Два больших человечка, а посередине один маленький, они держатся за руки, и улыбки у них прямо до ушей. «Здесь живут Магнар, Лив Карин и Кайя!» А имена мальчиков приписаны карандашом на скорую руку несколькими годами позже — Ларс и Эндре.

— Пойдемте, — произносит она и тянет язычок молнии на флисовой кофте до самого горла, — я покажу вам, где у нас вход на цокольный этаж.

Лив Карин нравилось, что имена походят одно на другое. Кайя и Карин. Они так созвучны. И когда Магнар в первое утро в родильном отделении разглядывал крошечные ножки Кайи с удивительно высоким подъемом, он со смехом заметил: «Ноги точно как у тебя», и она почувствовала прилив тихой радости. Именно о такой дочке Лив Карин и мечтала — чтобы она стала продолжением ее самой.

У нее был год, чтобы дать разыграться воображению и явственно представить себе: вот они, мама и дочка, в одинаковых платьях, сшитых своими руками, вот увеличенный черно-белый снимок их маленькой семьи, отпечатанный на холсте, — он занимает половину стены в гостиной. Вот пухлый альбом, в котором их с малышкой фотографии: они спят рядышком в причудливых позах или смеются — лицо к лицу — и едят клубнику. Но Кайя не соглашалась носить платья, во всяком случае те, что были похожи на материнские, ненавидела фотографироваться, а сразу после рождения отказалась от грудного молока.

Уже в первую ночь в родильном отделении грудь у Лив Карин набухла, и вскоре пришло молоко, густое и питательное, как сливки, говорили акушерки — они хвалили ее за «молочность», но когда к груди попытались приложить Кайю, та крепко сомкнула губы и отвернулась. Акушерки сжали пальцами сосок, и струя молока ударила прямо в лоб ребенку, попала в ухо, в сердито открывшийся маленький ротик, потому что девочка зашлась от крика; красная и возмущенная, она не сбавляла обороты и не желала брать грудь. Через трое суток борьбы даже самые ярые сторонники грудного вскармливания в родильном отделении были вынуждены расписаться в своем бессилии и отправить Магнара в аптеку за рожком для кормления.

Слезы катились по щекам Лив Карин, когда она сцеживалась и наблюдала за тем, как бесчувственный молокоотсос выдаивает из ее груди молоко, причиняя боль, то самое молоко, которое ее малышка высасывает из бутылочки. «Ведь так ты можешь чувствовать себя гораздо свободнее, — успокаивал ее Магнар, — из бутылки-то и я могу ее кормить». Акушерки одобряюще кивали, но Лив Карин не хотела становиться свободнее. Она жаждала стать матерью, хотела, чтобы никто не мог ее заменить. Но Кайя оказалась такой самостоятельной, такой независимой. Когда ее мама уходила, она редко плакала и легко оставалась с няней, а позже, когда пришло время идти в детский сад, она нисколько не страдала. В то время как другие дети цеплялись за своих матерей, а именно матери в большинстве своем приводили детей в детский сад в период привыкания, Кайя бросалась к коробке с кубиками, полке с книгами, горке больших разноцветных подушек. Других детей в группе она воспринимала с доброжелательным любопытством, а воспитателей стискивала в объятиях так, как Лив Карин хотелось бы, чтобы обнимали ее саму, однако она этого не удостаивалась. «Доверчивая» — так охарактеризовала Кайю педагог детского сада, она произнесла это с восхищением, как комплимент матери и ребенку: «Кайя такая доверчивая девочка, каких еще поискать!»

С мальчиками, которые появились на свет шесть и семь с небольшим лет назад, было по-другому. Они с жадностью приникали к ее груди и высасывали все до капли. Они мертвой хваткой вцеплялись в ее брюки и отказывались отпускать, кричали: «Мамочка моя!» — и обхватывали пухленькими ручками Лив Карин за шею — делали все, чего ей так сильно хотелось. Она была тронута этой безоговорочной любовью, которую они проявляли к ней, но в то же время эта преданность мальчиков заставляла ее чувствовать себя словно в западне: будто два тяжелых мешка с песком, привязанные веревкой к поясу, тянули ее под воду — именно такое ощущение возникало у Лив Карин, когда мальчики были еще маленькие и с обеих сторон цеплялись за ее ноги, а она сама через окно гостиной смотрела на спину Кайи, всегда уходившей из дома, отвернувшись прочь от нее.