Считаные дни - [71]

%

Ведет машину Юнас. Ингеборга сидит на пассажирском сиденье, и хотя она приняла душ, воспользовавшись его мылом и шампунем, пахнет она по-своему. Ее влажные рыжие кудряшки рассыпались по воротнику анорака, и вся машина наполняется ее собственным запахом и ее присутствием. Они отправляются на горную прогулку. Это было предложение Ингеборги, но именно Юнас сегодня о нем вспомнил. Ему бы следовало отказаться от этой мысли, Ингеборга сегодня не в форме, это совершенно очевидно, или она слишком вежлива, чтобы признаться в том, что на самом деле ей просто не хочется.

Дорога простирается перед ними пологой полосой через гору. По ней спускается какой-то мужчина с немецкой овчаркой на поводке. Когда они приближаются к нему, он делает шаг в сторону на гравий и тянет за собой собаку, кажется, будто он что-то ей говорит. Ингеборга сидит, разглядывая окрестности в боковое окно. Руки лежат на коленях, короткие, обкусанные ногти, запястья узкие. Минувшей ночью Юнас вдруг почувствовал прилив внезапной нежности, когда сидел на корточках и осторожно стягивал с нее туфли. Она свалилась от усталости в кровать, как только они вошли в дверь. Он не рискнул снять с нее что-либо еще, кроме туфель и зеленого пальто, и даже просто расстегивая его, он опасался, что переходит границу. И он попробовал лечь на двуспальном диване. Укутав ее в одеяло, он взял с собой покрывало и лег на диван, но тот оказался слишком коротким, широкие края по сторонам не позволяли ему вытянуться во весь рост, у него затекала шея, в какой бы позе он ни пытался заснуть. В конце концов Юнас перебрался обратно на кровать. Он примостился совсем с краешку, повернувшись к ней спиной, занял не слишком много места, и прошло немало времени, прежде чем он все-таки уснул. Один раз он проснулся, почувствовав, что она подкатилась к нему почти вплотную, ее рука легла на его грудь поверх футболки. Юнас не позволил себе убрать ее — бледная узкая девичья рука, он обратил внимание на ногти — короткие и обкусанные.

— Все в порядке? — спрашивает он.

Ингеборга слегка выпрямляется на сиденье, кивает, но выглядит это не вполне убедительно.

— Я должна спросить еще кое о чем, — говорит она. — Это касается вчерашнего, точнее, вчерашней ночи.

— Давай, — кивает Юнас.

— Я плакала?

— Что?

— Плакала, когда мы гуляли или были у тебя?

— Нет, — уверяет он.

— Точно?

— Ты рассказывала о своей учебе.

— Об учебе?

— И об отце. Ты была расстроена, но не плакала.

— Ох, — произносит Ингеборга и отворачивается к окну, она кажется разочарованной.

И Юнас думает: «Интересно, сейчас уже можно задать вопрос о продолжении или лучше ничего не говорить?» Или, может быть, ему следует остановиться? Свернуть в один из автобусных карманов и признаться: он понимает, что все это — плохая затея, ведь ей не хочется, и что ничего страшного не случится, если они развернутся и поедут обратно.

— Извини, — прерывает молчание Ингеборга, — за все это.

Она склоняется и смотрит на свои сложенные на коленях руки, переплетенные пальцы.

— Я сейчас немного рассеянна, — продолжает она, — но вообще-то я совсем не такая.

— Да ладно, ничего, — отзывается Юнас, — я понимаю.

— Правда? — спрашивает Ингеборга.

Она поворачивается к нему. Юнас смотрит на нее и кивает. Потом он замечает, что «гольф» уже почти съехал на обочину, и торопливо выравнивает машину. С левой стороны за окном проплывает ферма, возле натянутых веревок перед домом стоит женщина, прижав к бедру таз. Другую руку она козырьком приложила к глазам и, откинув голову назад, щурится на светло-серое небо. А потом — рука на его колене. По телу разливается горячая волна. Никогда не стоит недооценивать значение прикосновения.

— Спасибо, — говорит Ингеборга и убирает руку.

В зеркале он видит, как женщина склонилась над тазом. Когда она выпрямляется, в руках у нее оказывается что-то большое и светлое, скорее всего простыня.

— Смотри-ка, — замечает Ингеборга, — мне кажется или вон тот автобус едет как-то странно?

Она наклоняется вперед и вглядывается через лобовое стекло. Прямо перед ними на дороге, возможно метрах в тридцати, едет автобус. Почти посередине, едва ли не по встречной полосе.

— А что, если сейчас вниз поедет какая-нибудь машина, — говорит Ингеборга, но в то же мгновение автобус выравнивается и занимает правую полосу.

— Фух! — выдыхает она и откидывается обратно на спинку сиденья.

— Тут, наверное, непросто водить автобус, — замечает Юнас — по таким-то узким и извилистым дорогам.

— Мой дедушка был водителем автобуса, — говорит Ингеборга. — Однажды, в конце пятидесятых, он проехал полпути вниз по дороге Столхеймсклейва, когда ему навстречу попался какой-то немецкий турист на «фольксвагене».

— Ой! И что?

— Дорога была слишком узкой, чтобы они могли разъехаться, и немец так напугался, что дедушке пришлось проделать полпути обратно по склону наверх задним ходом.

— Это он на автобусе сдавал задним ходом?

— Вот именно! Когда они взобрались наверх, немец был деду так благодарен, что подарил ему целый ящик немецкого пива, а дедушка был слишком вежлив, чтобы сообщить, что он — убежденный трезвенник.

И оба они заливаются смехом.