Считаные дни - [3]

Вечно одно и то же: иди вперед, не останавливайся. Юнас сложил куртку, тщательно и неторопливо — в спешке не было никакой необходимости, надо было дать Эве время передумать. «И как говорится, — продолжала она, — иногда на худой конец стоит просто воспользоваться возможностью, чтобы понять, что ты живешь», — говоря это, она слегка закатила глаза, потом вскинула руку и посмотрела на часы: «Пора бежать. У меня дежурство».

А часы были черными. Не те стального цвета, что она обычно носила, его подарок — довольно дорогой подарок, который он сделал на ее день рождения в первый год их отношений.

Куртка выскользнула из его рук и с глухим звуком приземлилась на спальный мешок в коробке. Эва смотрела на Юнаса. С лестницы донесся звук заработавшего лифта. Поначалу низкий гул за стеной спальни очень раздражал его, особенно после ночной смены, но потом он привык. Эва подошла к нему, обвила руками плечи, Юнас склонился к ней, но, когда попытался прижаться, она разжала объятия и отступила. «Езжай осторожно, — сказала она. — На связи».

«На связи?» — думает Юнас и чувствует, как очередная дождевая капля холодит шею и пробирается дальше под воротник джинсовой куртки; он оделся не по погоде, а синяя куртка все еще лежит в коробке в машине. На связи — это как? В смысле через СМС? Или узнавать о ней из ленты новостей фейсбука? Или из словно бы не нарочно запущенной ехидной сплетни от однокурсника: слыхал, что Эва выходит замуж за одного из старших врачей отделения?

С нижней палубы доносится смех. Юнас наклоняется через поручни, еще крепче вцепившись в них руками. По палубе, где стоят автомобили, идет мужчина с ребенком на плечах. Девочка в розовом дождевике болтает ногами, обутыми в маленькие сапожки, задирает лицо к небу и хохочет над летящими каплями, а руки отца в это время крепко сжимают ее лодыжки. Сколько же ей может быть лет? Примерно столько же, сколько тому мальчику? Юнас все еще помнит дату рождения — двенадцатого ноября ему исполнится два года. Отец останавливается перед серым «тураном», теперь к ним подходит и мама девочки, открывает машину и протягивает руки к ребенку, а отец немного приседает, чтобы снять девочку как можно осторожнее. На палубе вокруг них появляются другие люди, рассаживаются по машинам, паром скоро причалит; и когда Юнас устремляет взгляд на берег, он видит причал, который постепенно проступает на сером фоне, очертания пяти-шести машин, стоящих друг за другом и готовых отправиться на пароме в обратную сторону, и еще возникающие из тумана буквы указателя: Вангснес.

Юнас видит все это, пока, дрожа от холода, спускается спиной к трапу на автомобильную палубу. Его «гольф» припаркован в первом ряду, ему надо перебраться вниз, чтобы не создавать никому не нужную очередь. Так почему же его взгляд прикован к автофургону, который выруливает из-за поворота и направляется к веренице машин на причале? Неужели виной этому погода или время года — такие автомобили у него ассоциируются с летом. Или чуть более высокая скорость на повороте — разве именно поэтому Юнас остается на верхней ступеньке трапа и наблюдает за тем, что происходит за плотной пеленой тумана, размывающей всю картину, — фургон тормозит на пристани.

И тут совершенно неожиданно с того места, где остановился фургон, начинает валить густой черный дым, из-под заднего колеса летят искры. Из-за поворота показывается серый кроссовер и не успевает затормозить перед фургоном.

%

Когда кроссовер вырулил от тюрьмы и поехал по узкой дороге вдоль фьорда по направлению к парому, Ингеборга сидела и смотрела на шею заключенного, но перед глазами у нее стоял отец.

У отца была широкая шея, со светло-коричневым продолговатым родимым пятном чуть пониже линии роста волос. В детстве Ингеборга сидела на заднем сиденье бессчетное количество раз, когда они ехали вот именно по этому участку дороги по направлению к парому или дальше вдоль фьорда к дедушке в деревушку Фресвик. Однажды она разглядывала атлас, лежащий на коленях, и ей пришло в голову, что родимое пятно, круглое и продолговатое вверху и сужавшееся книзу, по форме похоже на Южную Америку, это умозаключение очень развеселило отца, и он расхохотался: «Когда-нибудь мы вместе отправимся туда!»

— Паром отходит в пятнадцать минут? — спросил надзиратель.

Он сидел справа от нее, а в детстве все заднее сиденье было в распоряжении Ингеборги.

— Да, — отозвался адвокат, низенький толстяк в светло-сером костюме, сидевший слева. Лицо его приобрело хмурое выражение, когда он понял, что с ними в машине поедет Ингеборга, и, возможно, он так себе сразу и представил — массу неудобств в переполненной машине. Он приподнял руку, чтобы посмотреть на часы, и его плечо вжалось в плечо Ингеборги.

— Время еще есть, — добавил он.

За рулем сидел Эвен Стедье, ленсман,[1] и Ингеборга заставляла себя привыкнуть к мысли, что ленсман теперь именно он, и никто другой.

— Если дорогу не завалит, успеем, — сказал ленсман и бросил взгляд в окно с правой стороны, в сторону гор, которые простирались ввысь.

— Как-то здесь прохладно, нет? — заметил надзиратель.

— Могу сделать немного потеплее, — сказал ленсман и перешел на английский. — Не холодно вам?