Считаные дни - [20]
В десять минут восьмого заходит мать. Она уже приняла душ и накрасилась, и все пространство вокруг нее заполняется ее запахами и звуками: звонкие браслеты на запястье правой руки и «Шанель № 5» — всегда именно эти духи.
— Уже встала? — спрашивает мать и смотрит на Ингеборгу, которая сидит за кухонным столом с чашкой кофе, третьей с тех пор, как проснулась.
— Да, — отзывается Ингеборга, — ты же прекрасно видишь, что встала.
В ее словах слышится голос упрямого подростка, и она добавляет уже более спокойным тоном:
— Кофе в кофейнике.
— Ну, не просто же так ты добровольно поднялась еще до того, как прозвонил будильник.
Мать улыбается и достает из холодильника соевое молоко; она начала пить соевое молоко, экологический продукт, его теперь завозят и в магазин «Куп» только из-за нее. На завтрак она ест овсяную кашу со свежими ягодами, а раньше утром к столу были бутерброды с салями или козьим сыром.
Кофе в чашке почти остыл, но Ингеборга все равно пьет. Только кофе не помогает, ничего не помогает от недосыпа; кажется, веки закрываются сами собой, колени прижимаются к стулу, руки, обхватившие кофейную чашку над столом, наливаются свинцом.
— Я подумываю поменять тут все на кухне, — говорит мать, наливая молоко в кофе, и кивает на светлые дверцы шкафов.
— Что? — переспрашивает Ингеборга.
— Анна Мари в прошлом году поменяла фасады, — продолжает мать и берет чашку в руки. — Сами внутренние стенки шкафов остались прежними, а фасады она все заменила, и еще рабочие поверхности, так что у кухни получился совсем другой вид.
— Я не нашла в ванной папиных вещей, — меняет тему Ингеборга.
Мать подносит чашку к губам, дует на кофе и смотрит на Ингеборгу поверх чашки. Только когда она вот так вытягивает губы трубочкой, морщины на ее лице становятся заметными.
— И в гардеробе практически нет его вещей, — продолжает Ингеборга. — Надеюсь, ты не трогала его книги.
Браслеты звякают, когда мать ставит чашку на стол.
— Я вот уже не понимаю, чего тебе надо, — говорит мать. — Ты что, считаешь, что я должна была позвонить тебе, прежде чем выбросить его зубную щетку?
— Нет, — отвечает Ингеборга.
— Я же не могу жить в эдаком музее.
Она смотрит на Ингеборгу мягко, но в то же время во взгляде ее читается раздражение, под этим взглядом Ингеборга всегда чувствует себя глупым несмышленышем.
— Да нет, — сдается Ингеборга. — Я же понимаю.
Мать тянется за черной кожаной сумкой — это особый подарок от подруги на пятидесятипятилетие, которое она отметила в прошлом году.
— Я просто имела в виду, что чувствую себя здесь немного странно, — произносит Ингеборга.
— Да, это я понимаю, — отзывается мать. — Девочка моя.
Она быстро улыбается, извлекая из сумочки тюбик губной помады и маленькое блестящее зеркальце, ее улыбка кажется такой открытой, теплой и искренней; Ингеборга смотрит на мать, та подносит зеркальце к лицу и вытягивает губы. Всегда в те минуты, когда Ингеборга сидела вот так же за завтраком перед тарелкой с воздушным рисом или хлебцами с семечками и козьим сыром, размятой малиной из собственного сада, медленно ела и наблюдала за тем, как мать быстрыми движениями наносит помаду — ее губы делались алыми и пухлыми, и вот тогда она видела перед собой именно такую мать, о которой мечтал любой. В детстве Ингеборги подружки не раз признавались ей в том, что, если бы они могли, выбрали бы себе именно такую мать, как у нее.
— А это ты видела? — спрашивает мать и вытаскивает что-то из сумочки.
Это щипцы для волос. У Оды, соседки по общежитию, есть точно такие же, и весной она их использовала каждое утро, прежде чем сесть на велосипед и отправиться в Высшую школу торговли. Она была влюблена в одного парня в школе, и это длилось целую вечность, — ей приходилось вставать на час раньше остальных, чтобы колдовать с этими щипцами над своей прической, и когда однажды внезапно выяснилось, что объект ее влюбленности предпочитает мальчиков, больше всего Оде было жаль всех этих потраченных впустую часов, проведенных с щипцами для волос в руках.
— Тебе обязательно нужно попробовать, — говорит мать.
— Ну, может, — кивает Ингеборга.
— Для растрепанных волос тоже подходит.
— Для растрепанных?
— Да.
Мать делает шаг в сторону Ингеборги, браслеты звякают, это вечная борьба — мать, угрожающая средством для укладки волос и щеткой, и Ингеборга со спутанными волосами, завывающая, что щетка дерет волосы. Она не причесалась, а просто собрала волосы в хвост, ей бы тоже не мешало накраситься, хотя бы попытаться скрыть темные круги под глазами и нанести румяна.
— Хочешь попробовать? — подступает мать, держа щипцы перед собой, ногти у нее накрашены жемчужно-розовым лаком, руки изящные, без колец.
— А где твое кольцо? — спрашивает Ингеборга.
Мать убирает щипцы и кладет их на стол рядом с вазочкой с авокадо, это еще один ингредиент в ее полезной диете.
— Ты что, уже не носишь обручальное кольцо? — удивляется Ингеборга.
Мать поджимает ярко-красные губы, на правой щеке возникает глубокая ямочка, она появляется и от улыбки, и за эту изюминку во внешности мать постоянно выслушивает комплименты.
