Счастья тебе, дорогуша! - [19]

– Это не так, – прошептала я.

– Да, я знаю. Твоя первая любовь, я все помню. Но ведь я не стал второй твоей любовью. И никто не стал. Ты ведь решила, что любить больше не стоит. А если Марго что-то решила – Марго сделала. Да и сейчас тебе просто плохо и страшно, вот ты и звонишь. Но я прекрасно знаю – я тебе не нужен. И никогда не был нужен. Тебе никто по-настоящему не нужен.

– Но…

– И знаешь, Марго, – он спешил все сказать, не давая мне ответить. Он слышал только себя. – Друзьями мы тоже не будем с тобой. Никак. Знаешь, почему? Потому что моя жена против. Понимаешь? А я не хочу расстраивать свою беременную жену! – крикнул он.

– Ну что ж… будь счастлив, – сказала я и повесила трубку. Несколько минут я тупо стояла и смотрела на гаишника, который уже утратил интерес ко мне и смотрел исподлобья на дорогу. Ему было грустно, холодно и мокро, и вода капала с его брезентового плаща. Зачем я звонила?! Зачем я вообще жила с Кешкой? Он же абсолютно чужой, мы же чужие. И что мне делать теперь, когда мне так плохо? Я не чувствую своего тела, а оно – это тело – кажется, рыдает. Ему – телу – кажется, страшно и одиноко. И мне надо срочно принять какие-то решения, подумать о том, как жить дальше. А жить дальше не хочется совсем. И домой не хочется, потому что это не дом, а так – лежбище. К тому же у меня все равно через месяц на него не хватит денег, и об этом тоже надо вообще-то подумать.

Но мысли были все о каких-то мелочах, о какой-то ерунде. Что неплохо бы сейчас где-нибудь присесть и просто немного подремать. И что надо бы на работе потребовать, чтобы мне починили кресло, а то спинка ерзает.

– Какая ерунда. Марго, о чем ты думаешь? – и я приказала самой себе идти, хотя, признаться, ноги меня слушались плохо. Метро было недалеко, я заползла внутрь, меня обхватил и внес внутрь теплый ароматный ветер, он пах поездами и рельсами. Я спустилась вниз, вниз, практически повалившись на поручень эскалатора, с огромным трудом засунула себя в вагон, забилась в уголочек, где нашлось свободное местечко, и наконец-то провалилась в глубокий сон.

6 «Свинство. Без комментариев»

То, что в жизни кажется незыблемым, может перемениться в мгновение ока. Это нам только кажется, что у нас что-то там есть, а чего-то там нет. Но это только одна видимость. Вот, возьмем, к примеру, меня. Была квартира – нет квартиры, была работа – нет работы. Был муж – нету мужа. Впрочем, муж не из этого списка. Он, как говорится, растворился по совершенно другой причине. Но вот все остальное… Кто бы мог подумать, что все это (вернее, почти все, кроме мужа) может произойти из-за одной маленькой клетки вируса. Вернее, даже не клетки, а малюсенькой молекулы чужеродной ДНК. Одна молекула плюс неприятный разговор под дождем, и вот вам результат – почти два месяца на больничной койке. Интересно, кто это на меня так неудачно чихнул, что я практически выпала из жизни? А как все хорошо начиналось – ОРВИ, чай с малиной, девчонки сочувствовали, все такое. Нет бы этим и кончиться, как у всех нормальных людей. Отлежаться, переболеть. Но только не со мной, только не в этот раз. Говорят, что если не везет, то не везет во всем. А когда человек несчастен, к нему запросто липнет любая зараза. Я лежала и думала об этом. С удивлением обнаружила, что за все это время выучилась думать о себе той, которая стояла под дождем, как о ком-то чужом. Думать о себе, так сказать, в третьем лице.

– Третья палата, забираем завтрак! – раздался уже до боли знакомый голос санитарки Танечки, развозившей по палатам еду. – Девочки, давайте-давайте. Побыстрее. Еще пол-отделения не кормлены.

– Танюша, мы быстрее не можем, – пожаловалась я, ковыляя сквозь двухместный бокс инфекционного отделения больницы. Болезнь отняла у меня все силы за это время, и даже от маленькой нагрузки кружилась голова и меня немного шатало. Я попала сюда прямо из московской подземки, потому что, как говорят очевидцы, бредила, отказывалась выходить из пустого вагона метро, называла милиционера Кешкой, а паспорт предъявлять отказалась. Но на поверку оказалась не пьяной, а тихо галлюцинирующей в своем горячечном бреду. Температура у меня была не то что под, а даже немного за 40 по Цельсию. Мне еще повезло, что я попала в руки людей внимательных и заботливых. А то сидеть бы мне в своем мокром пальто в обезьяннике. То-то они бы удивились, когда я бы ни хрена не протрезвела к утру!

– Вам к кашке масла подложить? У меня есть вторая порция, – любезно предложила Таня, ляпнув в тарелку целый половник овсяного месива. Она пыталась соблазнять меня едой, но каждый раз терпела крах. И тут дело вовсе не в моем аппетите, а в самой каше. При виде нее любой, даже здоровый, аппетит уйдет босой вдаль, чтобы больше никогда не вернуться.

– Овсянка, сэр! – изысканно взмахнула рукой моя соседка по карцеру Жанна. У нее тоже случился грипп в тяжелой форме, но без тех осложнений, которые возникли у меня. Она уверенно шла на поправку, может быть, потому что хотела этого, хотела вернуться домой. А я не хотела. Меня и тут неплохо кормили.

– Не хочешь добавки? – ехидно спросила я Жанну, протянув ей тарелку. Та непроизвольно отскочила.