Счастливый ребенок. Универсальные правила - [29]

Те, кому уже приходилось читать книжки «доктора Курпатова», наверное, хорошо знают, что у меня есть ряд любимых авторов, точнее сказать – ученых, мнению которых я доверяю и считаю его очень важным. К их числу относятся, например, И. П. Павлов и К. Лоренц. Оба, кстати сказать, лауреаты Нобелевской премии.

И вот представьте себе такую картину: я читаю какую-то очередную работу Конрада Лоренца, он вдруг начинает чихвостить Ивана Петровича. Ну как я могу на это реагировать? Я, конечно, раздражаюсь, недоволен, пытаюсь понять – в чем же проблема, с чего такая реакция на любимого мною Ивана Петровича? И вот после нескольких абзацев этой критики читаю о такой истории…

Дело было в первой четверти ХХ века. Один из учеников Конрада Лоренца отправился на стажировку в лабораторию Ивана Петровича. И тут надо сказать, что особенность исследований, проводимых К. Лоренцом, состояла в «натурности», то есть он изучал поведение животных в естественных условиях обитания, ну или в условиях, максимально приближенных к естественным.

Иван Петрович, в свою очередь, не ставил перед собой такой задачи, его интересовало не поведение животных как таковое, а механизмы работы мозга животных, и это, конечно, не одно и то же. Для того чтобы достичь этой цели, ему требовалось, напротив, исключить влияние всех «лишних» внешних факторов (так сказать, «шума»). Соответственно, здесь условия были прямо противоположные – не естественные, а почти противоестественные.

Теперь представим такую картину – появляется в лаборатории Ивана Петровича эдакий лазутчик, обученный Конрадом Лоренцем тому, как правильно вести исследовательскую работу. И что он видит? А видит этот стажер-лазутчик не естественные, а экспериментальные условия. Собака, например, не бегает среди себе подобных, а стоит в специальном «станке», перевязанная по всем четырем лапам.

В эксперименте у нее формируют условный рефлекс: включают метроном и дают съестное, потом повторяют эту операцию несколько раз, а далее, когда условный слюноотделительный рефлекс, по логике, должен был у нее возникнуть, включают метроном, еды не дают, а слюна течет. В общем, классический опыт на формирование условного рефлекса.

И вот смотрит на все это ученик Лоренца, ставший стажером Павлова, и решает для себя: «Нет, я этого не выдержу! Что ж это за исследование такое, где собака стоит связанная в станке! А как она поведет себя, не будь она связана, мы же не знаем!» И… выпускает животное.

Теперь вопрос: как повела себя собака в лабораторной комнате, где у нее формировали условный слюноотделительный рефлекс на звук метронома, вырвавшись на свободу? Не знаю, догадаетесь вы или нет, но мучить вас не буду.

Собака бросилась к метроному и стала призывно лаять, прыгать, прижиматься к полу, выгибая спину… В общем, демонстрировать таким образом всю возможную приязнь этому прибору! Сошла с ума. Натурально! Ну не дурная, право?! Броситься к метроному, чтобы выпрашивать у него пищу? В своем уме, нет? В своем. И причем – это важное уточнение – в своем. Именно в своем, а не в нашем!

Конечно, мы-то с вами прекрасно понимаем, что животному съестное давал не метроном, а экспериментатор, да и метроном включался им же. Но как это дело понимало животное? Оно понимало это дело просто: если метроном тикает, еду приносят, не тикает – не приносят, значит кто у нас отвечает за еду и у кого ее просить надо? У метронома!

Природа не терпит пустоты: там, где люди не знают правды, они заполняют пробелы домыслом.

Бернард Шоу

Животное воспринимает только то, что оно воспринимает, и логика внутренних связей данной ситуации определена для него самой этой ситуацией. Нет тут никаких абстрактных понятий, нет «взгляда со стороны».

По-настоящему сумасшедшей была бы собака, которая рассуждала бы таким образом: «Так, ведут меня в лабораторию. Сейчас как пить дать будут у меня условный рефлекс формировать. Дяденька, которого зовут Иван Арнольдович, будет по команде дяденьки, которого зовут Филипп Филиппович, включать метроном и давать мне кусочек чего-нибудь вкусненького. Я все это буду делать, а потом они начнут издеваться – метроном включат, а кормить не будут. Садисты! Живодеры! К Швондеру пойду жаловаться!»

Каждый человек от скудости ума старается воспитать другого по собственному подобию.

Иоганн Вольфганг Гете

Ну, право, подобные собачьи размышления хороши для «Собачьего сердца» Михаила Афанасьевича Булгакова, но совершенно не годятся для мозга настоящей, всамделишной собаки.

Разумеется, собака не думает, как человек, и думать так не может в принципе. Потому что нет, не существует для нее ни «научной лаборатории», ни «эксперимента», ни «метронома», а есть лишь набор состояний, которые она испытывает. Разумеется, все эти ее переживания связаны одно с другим, но тут другая логика.

Мы рассуждаем, основываясь на понятиях, на тех значениях, которые стоят за этими понятиями, на смысле происходящих событий, а она – собака – основывается на ощущениях. Причем надо признать, что наша логика – логика абстрактная, оторванная от всякой иной логики и даже жизни. Тогда как логика собаки – логика железобетонная: «здесь и сейчас» – метроном, кусок мяса, и еще какие-то люди здесь суетятся, поесть нормально не дают. Все она правильно сделала! Это мы с вами сумасшедшие.