Счастливый остров - [33]
Перед нашим отплытием из Папеэте один из этнологов музея Бишопа, проживающий на Таити, просил нас выяснить, не передал ли тот старик, которого он встречал лет двадцать тому назад, что-нибудь из своих обширных познаний другим раройцам. Звали старца Теи хоте Понги.
Оказавшись на Рароиа, мы первым делом спросили о нем наших новых друзей. Однако никто ничего не мог сказать. Никто на острове не помнил тех, кто жил двадцать лет назад, еще меньше помнили они о языческих временах, когда не было в обиходе ни муки, ни карманных фонариков, ни одежды. Тупухоэ больше всех знает о старине, заверили нас. И действительно, Тупухоэ знал поразительно много о прошлом острова, но ему было всего пятьдесят лет, и он никогда не видел старое общество в пору его расцвета.
Мы увлеклись этим вопросом и очень хотели узнать побольше об истории острова, а потому обратились к бывшему вождю Хикитахи, тому самому, который сразу после нашего прибытия нанес нам визит вежливости. Он считался самым старым человеком на острове.
Так как Хикитахи говорил на чистом туамотуанском диалекте, употребляя немало непонятных нам слов, мы захватили с собой переводчика Этьена. Старик ничего не понимал в европейском летосчислении, но, расспрашивая его о всех ураганах, какие он помнил, и сравнивая с официальными данными, опубликованными метеорологической станцией на Таити, мы установили, что он был уже женат и имел двух детей пяти-десяти лет, когда на Рароиа налетел циклон 1878 года. Это означало, что ему не менее девяноста лет; следовательно, он еще застал старину.
Так и оказалось. Хикитахи сообщил, что часто принимал участие в языческих ритуалах, показал даже место, где некогда стоял самый чтимый марай (святилище) на острове. Однако чем больше мы расспрашивали, тем яснее становилось, что добрый Хикитахи не настолько тверд в своих воспоминаниях, чтобы сообщить нам достаточно достоверные факты или дать связный рассказ. Старик то и дело искал нужное слово, подолгу бормотал что-то про себя. Наконец он заявил:
— Приходите завтра пораньше, пока еще прохладно. У меня от солнца все в голове путается.
Разумеется, назавтра мы пришли к нему на рассвете, но то ли день выдался необычно жаркий, то ли по какой другой причине — во всяком случае Хикитахи и на сей раз поминутно сбивался. Когда наступало просветление, он рассказывал много интересного, но затем надолго погружался в раздумье или произносил бесконечные монологи. Мы уже потеряли было всякую надежду выудить из него что-нибудь членораздельное; вдруг Хикитахи оживился и произнес:
— А почему вы не спросите Те Ихо?
— Кто это такой — Те Ихо? — спросил я.
— Это наш последний тахунга, ученый. Он все знает.
— Странно, — заметил я. — Что-то я никого не припоминаю с таким именем.
— Это потому, что Те Ихо никогда не выходит, — объяснил Этьен. — Он целый день сидит дома и размышляет.
Имя Те Ихо почему-то показалось мне знакомым, и я попросил назвать его полностью. «Те Ихо а те Панге», — ответили мне. Так ведь это же не кто иной, как Теи хоте Понги, о котором нас просили узнать! — сообразил я. Значит, он жив! С Этьеном во главе мы помчались в противоположный конец деревни и вскоре очутились перед домом Тангихиа, где, как нам сказали, поселился Те Ихо.
— Где Те Ихо? — в один голос воскликнули мы с Этьеном.
Тангихиа показал на сарайчик поодаль. Мы прошли туда и заглянули внутрь. Стены из некрашеной жести украшались лишь испачканным изображением Иисуса, выполненным в ярких красках, отличающих обычно американскую рекламу сигарет. Пол из грубых, нетесаных досок явно избегали мыть без особой нужды. А посреди пола спал старик, положив голову на пустую консервную банку.
Мы стали звать его. Наконец Те Ихо поднялся и вышел наружу. В сумраке помещения я не мог как следует разглядеть старика, а когда впервые увидел Те Ихо при дневном свете, то чуть не вскрикнул от удивления: «Но это же белый человек!»
Его кожа была не темнее кожи жителя Южной Европы, волосы и борода — седые, а что касается черт лица, то в любом шведском доме он мог бы сойти за деда Мороза.
Те Ихо ласково приветствовал нас обычным иа ора на, потом молча сел на пороге, ожидая, что мы скажем. Мы сразу взяли быка за рога и спросили, не поведает ли он нам что-нибудь о старине. Те Ихо наклонился, словно не расслышал или не понял нашей просьбы, долго и внимательно разглядывал нас и вдруг рассмеялся. Затем стал опять серьезным и сказал:
— Извините, но я не мог удержаться от смеха: вы, попаа, спрашиваете о старине, между тем как никто из островитян ею не интересуется…
Он помолчал немного, потом продолжал:
— Посмотрите на мои волосы. Они были седыми еще тогда, когда Тангихиа мальчишкой делал лодочки из ореховой скорлупы. Сейчас он взрослый, и уже его дети играют на берегу. Когда мои волосы только начали седеть, я подумал: я старый человек, и я устал. Я видел Рароиа в давние времена, когда люди поклонялись еще старым богам и уважали старые обычаи. Я — последний, кто помнит старую науку. Когда я умру, старое время умрет со мной. Мой долг собрать молодежь и рассказать обо всем, что я видел и слышал. Пусть они и их дети знают свое прошлое, знают, как жили их предки и какие дела свершили. Я научил молодых всем старинным песням и танцам, какие знал, но когда начинал рассказывать о делах и вере предков, они только смеялись и говорили: «Да ну, все это скучные выдумки. Нам хочется послушать про автомобили, самолеты, пароходы». Я уже тогда плохо видел и сказал Тангихиа, чтобы он записал все мои рассказы в большую книгу. Но уже через несколько дней ему надоело, а ни у кого другого не было ни охоты, ни времени. И я подумал, что видно богу так угодно, чтобы старина умерла со мной. Но однажды появилось судно, на котором приплыли три
