Счастливый Феликс - [39]
Суббота начиналась с громкого лязга – Софа вытаскивала из-под ванны таз, стирала белье и развешивала на балконе. Все это она проделывала очень быстро, чтобы перейти к основному действу – приготовлению обеда.
В один из теткиных банных дней Валентине случилось оказаться дома – Владик температурил. Он возился на кровати с кубиками, когда распахнулась дверь, и Софа торжественно объявила с порога, что сегодня пятница.
Валентина пришивала пуговицу к детским штанишкам и подняла голову, ожидая продолжения. Вместо этого тетя молча протянула свою мочалку.
– Спину, – пояснила лаконично. – Спину мыть.
– Угу, – кивнула Валентина, – удобно. – Больше сказать было нечего.
Софа не уходила.
– Я говорю, удобно! – повторила Валентина громче.
Было слышно, как льется вода в ванной.
– Порра! – раздался гортанный голос. – Идемте! Вы будете мыть мне спину.
Не просьба, не вопрос, не приглашение – это была констатация вот-вот грядущего факта, такая уверенная, что Валентина встала и покорно поплелась в ванную. Там щедро бьющая из кранов вода почти дошла до краев. Она закрутила краны и спустила лишнюю воду. Было душно, кафель и окно слезились от пара. Пар окутывал силуэт старухи, которая совала ей мочалку.
– Ма-а-м!.. – донеслось из детской.
А как она мылась в Ленинграде? Длинные серые лямки насмешливо раскачивались из стороны в сторону, словно дразнили. В голове внезапно прояснилось. Да так и мылась, вот же мочалка у нее! Стало смешно и досадно, что все бросила и потащилась сюда. Валентина вытерла вспотевшее лицо.
– Простите, меня Владик зовет.
И вышла, прикрыв дверь.
Никакой ностальгии по Ленинграду в Софе не чувствовалось – он упоминался только, когда касалось продуктов. Город, в который она переехала, не вызывал у нее ни малейшего интереса. Спиваковы приглашали ее «погулять по центру, там очень красиво». Софа громко возмутилась: «Зачем?» – «Пройдемся по городу, – растерялась Галина Сергеевна, – воздухом подышите… В парке посидим…»
То же «зачем», тем же голосом. Гулять она не любила и никуда не выходила – только в магазин.
– У нас музеи замечательные, – вступила Валентина. – Вы, наверное, по Русскому музею скучаете, хотели бы в Эрмитаж…
Та застыла, подняв брови.
– Валентина говорит, вы…
Иннокентий Семенович прокричал ей в ухо все сказанное.
– Какой этаж? – не понимала Софа. – Куда?
– Триста лет ей этот Эрмитаж не нужен, – устало бросил Иннокентий Семенович. – И там никуда не ходила, кроме своего гастронома да поликлиники, и тут не пойдет.
Беспощадная реальность заслонила романтические фантазии: мало того что Софа не была старушкой – невозможно было так назвать эту жесткую деревянную старуху, – но и петербургской она не была тоже – разве что ленинградской, в соответствии с пропиской послевоенного времени.
– А раньше? – спросил Павлик.
Отец объяснил, что «раньше», при жизни мужа, жили они то в одном, то в другом городе в зависимости от того, куда направляли человека с овечьим лицом, видного спеиалиста в какой-то важной отрасли промышленности. Сама же Софа нигде не работала.
– Зачем? – Иннокентий Семенович невольно спародировал тетку. – Зарабатывал он прилично, жили они хорошо. Сейчас ей трудно: какая там ее пенсия, копейки. В молодости она красавица была, дядьке все завидовали. Сама-то она мне, так сказать, по наследству досталась, как дядькина жена, – пояснил он для Валентины. – Не бросать же человека, надо было помочь.
И подошла очередная суббота с походом в гости. «Приходите на чай, – позвонила свекровь, – я твоих родителей пригласила…»
Собиралась Софа по-солдатски быстро: щедро пудрилась и решительно рисовала брови, красила губы. Впрочем, это не было чем-то особенным, а проделывалось всякий раз перед выходом из дому. К ее темному, как старое дерево, морщинистому лицу не подходила светлая пудра; воротнику платья тоже доставалась белая пыльца, брови выходили неровными, как и рот в слишком яркой помаде. Грубо накрашенная, она становилась похожа на мумию с густым запахом «Красной Москвы».
За столом Софа сидела прямо, без интереса глядя на гостей, и быстро поглощала еду, кидая куски в рот, как и дома. Поймав чей-то взгляд, улыбалась и величественно кивала; в разговоре не участвовала. Гости – сотрудники Иннокентия Семеновича, друзья семьи – оживленно переговаривались:
– Сколько ей, восемьдесят два?
– Невероятно!
– Разве что морщины, а так…
– Муж умер…
– Дай бог нам всем…
– Родных у нее никого…
– Иннокентий молодец, это не всякий сын…
– Глуха как тетерев.
– А что морщины, в эти годы, что?
– На Невском, около Литейного. Потолки…
– Ни сердца, ни давления…
– Сколько, восемьдесят два?!
– Детей не было…
– Муж умер, говорю…
– Моей теще с нее пример брать!
– А муж от чего умер?
– Ваше здоровье, Софья Николаевна! – тянулся кто-то с рюмкой.
– За вас пьют! – орал Иннокентий Семенович, склоняясь к Софиному уху. – За ваше, слышите, здоровье тост!
Она сверкала белыми зубами, рокотала что-то невнятное в ответ, бодро вздымала рюмку.
Родители Валентины приходили, когда совсем уж невежливо было отказаться. Марина садилась в дальнем конце стола и часто выходила в кабинет к телефону («мне позвонить…») или на кухню. Мудрей всех поступал Дмитрий: поговорив несколько минут со сватами, сгребал «орлов» в охапку и уводил гулять. Когда он был на дежурстве, то же самое делала Марина. Первого знакомства с Софой ей хватило, углублять не было надобности. С дочерью «петербургский реликт» не обсуждали, да и зачем? Обоим ясно было, что гуманный замысел Спивакова потерпел фиаско. Вернее, один из зайцев был убит: тетушку перевезли, водворили и обустроили с минимальными потерями: рекламации на то, что в Ленинграде места в квартире было больше, а продукты в магазинах лучше, высказывались регулярно. Ну, да там лучше, где нас нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
История жизни одного художника, живущего в мегаполисе и пытающегося справиться с трудностями, которые встают у него на пути и одна за другой пытаются сломать его. Но продолжая идти вперёд, он создаёт новые картины, влюбляется и борется против всего мира, шаг за шагом приближаясь к своему шедевру, который должен перевернуть всё представление о новом искусстве…Содержит нецензурную брань.
Героиня книги снимает дом в сельской местности, чтобы провести там отпуск вместе с маленькой дочкой. Однако вокруг них сразу же начинают происходить странные и загадочные события. Предполагаемая идиллия оборачивается кошмаром. В этой истории много невероятного, непостижимого и недосказанного, как в лучших латиноамериканских романах, где фантастика накрепко сплавляется с реальностью, почти не оставляя зазора для проверки здравым смыслом и житейской логикой. Автор с потрясающим мастерством сочетает тонкий психологический анализ с предельным эмоциональным напряжением, но не спешит дать ответы на главные вопросы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».
Здесь должна быть аннотация. Но ее не будет. Обычно аннотации пишут издательства, беззастенчиво превознося автора, или сам автор, стеснительно и косноязычно намекая на уникальность своего творения. Надоело, дорогие читатели, сами решайте, читать или нет. Без рекламы. Скажу только, что каждый может найти в этой книге что-то свое – свои истории, мысли и фантазии, свои любимые жанры плюс тот жанр, который я придумал и назвал «стослов» – потому что в тексте именно сто слов. Кто не верит, пусть посчитает слова вот здесь, их тоже сто.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)