Счастливый Феликс - [26]
Другая машина замедлила ход, и Стелла не раздумывая села. Затылок продолжал ныть. Перед глазами болтался меховой уродец, висящий перед лобовым стеклом. Стеллу подташнивало, кружилась голова. Снова пробовала вспомнить, как она попала сюда, в этот район, где случалось пару раз побывать в гостях. Ах да, автобус. Она несколько раз оглянулась, и пожилой таксист негромко спросил: «Что-то не так?»
Все не так.
Непрерывно раскачивалась уродливая фигурка. Свет от встречных машин больно резал глаза. Все не так. У меня нет жены, мы разошлись. Сам говорил, Стелла не спрашивала. Зачем? Если человек захочет, сам и скажет, и спросит. Он появлялся всегда неожиданно, она не знала, когда его ждать, – и потому ждала все время, каждый день, все два месяца. Встречались и на работе, но там была только работа – он был фанатик, засиживался в лаборатории до темноты.
Думалось в прошедшем времени – так было легче; прошло это время, прошло. Два скоротечных, как чахотка, месяца. Чахотка и есть, когда каждый вечер мог оказаться последним. Он уже прошел, последний вечер, и только сейчас она поняла, что не запомнила, чем он отличался от остальных. И знал ли Мальчуган, что больше таких вечеров не будет, что красно-оранжевая жена встала на тропу войны?
Правильно сделала пожарная баба, молодец: надо бороться за свое семейное счастье, нечего разбрасываться мужьями – неровен час, всегда найдется какая-нибудь «курочка Ряба»: выслушает, приютит, спасет. А там, глядишь, и уведет.
…Уродец замер, перестал мотаться по стеклу. Машина стояла. Цифры на счетчике расплывались перед глазами.
– Вы что-то сказали?
– Два сорок, – повторил водитель.
Петербургская старушка
Повесть
Отец позвонил Павлу в конце рабочего дня: «Приходите к нам ужинать»; а кто же не думает об ужине в седьмом часу, когда давно забылся обеденный перерыв?
Скоро на кухне засвистел чайник, а чаепитие у Спиваковых растягивалось надолго, да и не хотелось торопиться в ноябрьскую темноту. Хозяин, осанистый пожилой мужчина с выпуклым лбом и твердо очерченной челюстью, сидел за столом по-домашнему, в подтяжках. Галина Сергеевна, его жена, резала кекс. Она принадлежала к числу тех женщин, которые не стараются выглядеть моложе своего возраста потому что жизнь их давно благополучно устоялась, дети и внуки, слава богу, здоровы, а что еще нужно?
У Павла крутой, как у отца, лоб частично был скрыт густыми русыми волосами; легкой скуластостью и темными глазами он походил на мать. Рядом сидела Валентина, его жена: пухлые губы, рыжеватые волосы до плеч, челка, – и крутила на запястье часики, рассеянно прислушиваясь. Разговор вертелся вокруг какой-то тетки Иннокентия Семеновича.
Павел откусил кусочек кекса.
– М-м, вкусно! Сама пекла, мать?
На губах, как изморозь, появилась нежная белая каемка сахарной пудры. Галина Сергеевна замахала обеими руками:
– Да когда мне печь, в нашей бакалее давали.
– Салфетку возьми, – шепнула Валентина. Сама она кекс не пробовала – худела под новые джинсы.
– Вот мы и подумали с мамой, – Иннокентий Семенович коротко взглянул на жену, – что, как ни крути, а надо что-то делать.
Павел слизывал с пальцев сахарную пудру. Отец снова оседлал своего конька: что-то делать, что-то делать; опять про тетку. Сам Павел никогда ее не видел, только и знал, что живет в Ленинграде, родители тоже когда-то там жили, еще до его появления на свет.
За шесть лет замужней жизни Валентина впервые услышала о ленинградской родственнице. «Типичная петербургская старушка» – охарактеризовал свекор свою тетку, словно придержал тяжелую дверь Эрмитажа и оттуда, мелко семеня, вышла старушка в потертом лицованном пальтеце, с ветхим ридикюлем в руках.
Ну уж и с ридикюлем, одернула себя Валентина, восемьдесят седьмой год на дворе. Джинсы надо примерить с той польской рубашкой в клетку, и чтобы впереди узлом…
– Совсем одинокая, – продолжал Иннокентий Семенович, – вдова. Так и живет.
Это было понятно: ежовщина, десять лет без права переписки, надежда и долгое ожидание, а там и война, блокада…
– В прошлом году мужа схоронила, – Иннокентий Семенович отхлебнул чай.
«Слава богу!» – чуть не вырвалась у Валентины кощунственная фраза, потому что не сумела бы объяснить облегчение от того, что не тогда, не там и не так умер муж неизвестной старушки.
– А дети где?
Спросила, хотя ответ вырисовался так же легко, как лицованное старушкино пальтецо, в котором та стояла у могилы, где рядом растерянно топтались взрослые сыновья, вызванные накануне из других городов, а теперь разъехавшиеся по домам. Она осталась и сидит подолгу в тишине, нарушаемой только боем старинных часов; сидит и перебирает фотографии, погружаясь в воспоминания о муже. Воспоминания – вот и все, что ей осталось. О будущем, одиноком и безнадежном, лучше не думать. Очки на покрасневших от слез глазах, черное платье с пожелтевшим кружевным воротничком, остывающий чай…
– Налей мне еще чашку, Галя, – попросил Иннокентий Семенович жену и почти без паузы продолжал: – В том-то и дело, что детей у них не было, всю жизнь прожили вдвоем. Были бы дети, я бы не стал вам с Павлом голову морочить.
Встретив удивленный взгляд невестки, кивнул на сына и пояснил:
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)