Счастливый день в Италии - [22]

Директор обводил зал тяжелым от мигрени взглядом и думал, что, по–видимому, слишком слабо владеет русским языком. Ему казалось: Дору больше всего возмущает то, что его детдом не бомбили. На это он и напирал в своем заключительном слове — и еще на то, что почти все умершие дети были местные… А предостерегающие гримасы москвича–адвоката директор оставлял без внимания. Ему хотелось одного: поскорее уйти из этого зала и никогда больше не слышать голоса Доры. Звонкого, с каким–то странным надломным дребезжанием внутри.

Этот голос утомлял и Зародыша. Он напоминал ему другой невыносимый звук — лязганье ведер, которые верный Дорин помощник, незаменимый Коля Степаненко мастерил из жестяных коробок с надписью «патока».

Из душного зала Дора вышла на такую же душную маленькую площадь. Решение суда ее разочаровало. Она была еще слишком молоденькая для того, чтобы понимать, как это много — пять лет. Рядом шел Коля, развернувшись бочком так, чтобы заслонить от нее трех растерянных женщин — по всей вероятности, тех самых жен директора, которые ходили в детдом за мукой. Они что–то робко выговаривали Доре вслед и указывали на своих напуганных детей. Зародыш знал, что Дора их все–таки заметила — и что эти смуглые неяркие лица, эти широкие черные платья с радужными вертикальными полосами будут следовать за Дорой по жизни так же, как обломки парохода, как толпа, напирающая на запертую дверь ее вагона, как отданная за надкушенный хлеб фотография… И все–таки, все–таки считал ее жесткой, нечуткой. Не верил говорящему взгляду Мики, у которого за любой фразой, за любым словом, обращенным к сестре, скрывалась вечная, главная мысль: «Ты все прекрасно понимаешь, ты только зачем–то хочешь казаться такой…»

Почему Дора всю жизнь стремилась противостоять этому взгляду? Что хотела доказать, от чего защищалась? Почему неизменно отвечала притворной непроницаемой ясностью? Конечно же, притворной. Пускай не все, но многое она действительно понимала. Понимала, когда на праздничном летнем вокзале забирала у Мики Лизочку, обеими ручками обнимающую его за шею… Понимала его скромную невысказанную мольбу: «Может, все–таки не посылать ребенка с Бронеком?» И виноватое заверение: «Ты не думай, тебя она любит больше!» И это вечное: «Не волнуйся, ты же знаешь, что я не заразный…»

А уж тогда, когда нашла брата в Ташкенте, в грязной больничной палате — она и сама заговорила глазами не хуже, чем Мики.

Это произошло через несколько месяцев после того, как длинный Дорин поезд прибыл, наконец, к месту назначения и распался на отдельные детдома. И они с верным Николаем остались при своих ста одиннадцати, каждого из которых знали по имени и в лицо, и чем он переболел, и чего от него можно ждать. Сто одиннадцать — было уже почти по силам, почти нормально. Главное — небо не грозило больше бомбежкой, а вместо тяжко вихляющего пола, вместо ревматически лязгающего металла под ногами была твердая и глухая земля. И лишь телу, привыкшему удерживать равновесие, ногам, привыкшим перепрыгивать несущуюся навстречу пустоту, было странно и неловко приспосабливаться к наступившему покою. Да еще пространство вокруг казалось излишним — того и гляди унесет куда–то вбок.

Работы было очень много. Дора сама вела бухгалтерию, приводила в порядок обносившуюся за год одежду, воевала со вшами, ходила со старшими мальчишками ловить черепах (сама она есть их так и не научилась), добивалась разрешения использовать под тетради конторские книги. Целую гору этих книг бросила организация, которую выселили из двух длинных приземистых флигелей, чтобы освободить место для детдома. Там же Доре выделили закуток, гордо названный «кабинетом». В нем она и жила.

Дора как раз стояла у окна, когда принесли письмо от Мики. Почтальонша через калитку отдала его девочке, и Дора видела, как та бежит через переполненный солнцем двор, бежит и машет белым конвертом, похожим издали на маленького голубя. Если бы Дора сама взяла у почтальонши письмо, она сразу узнала бы почерк Мики. Но девочка бежала так долго… и так радостно… А главное — сразу по приезде Дора направила письмо в Бугуруслан * и каждый день ждала ответа… Она, разумеется, запрашивала данные и о брате, так что при других обстоятельствах была бы рада. Но… девочка так бежала, так махала, что она успела столько всего предположить…

-----------

* В годы войны в Бугуруслане располагалось Центральное справочное бюро по розыску эвакуированных.

-----------

А Мики писал о том, как долго ее разыскивал. Что уже не надеялся найти. Дора, прекрасно знавшая манеру брата никогда не высказываться прямо, прочла это письмо примерно так: «Я уже год посылаю запросы во все инстанции. О Бронеке и Лизочке никаких сведений нет. Но ведь и о тебе целый год не было никаких сведений — так что у нас еще остается надежда…»

Снова Мики нашел ее — и снова она была разочарована. Почти без интереса прочла о том, как он эвакуировался со своим главком, и как был поражен, узнав, что сестра, оказывается, живет совсем рядом, в том же Ташкенте, в нескольких кварталах ходьбы… И не прибежал он к ней только потому, что слегка приболел.