Счастливый брак - [51]

— Не забывай, я ушел из дому в шестнадцать. Я живу самостоятельно так же долго, как ты, — заметил Энрике, понимая, что это ничего не значит. Факты были на его стороне; но Маргарет определенно была более зрелой, спокойной и непринужденной.

— Не могу поверить, что ты ушел из дому почти ребенком. — В ее голосе читалось сочувствие, а не одобрение, с которым сверстники выслушивали его послужной список: бросил школу, ушел из дому, сошелся с двадцатипятилетней женщиной. Почти все мужчины говорили «Круто!», девушки — «Ого! Ты молодец!». Маргарет продолжала, желая выказать заботу:

— И как же это было? Хотела бы я на такое решиться. К тому моменту, как мне исполнилось шестнадцать, мать настолько меня бесила, что я голоса ее слышать не могла. Но тебе, наверное, все-таки нелегко пришлось.

На этой теме можно было вполне подорваться, как на мине. Как преподнести трехлетнюю — нет, дольше — историю отношений с Сильвией? В самой-самой глубине души Энрике был уверен, что в провале виноват он один. Конечно, он мог изобразить себя как жертву, признавшись, что отношения кончились, когда Сильвия ему изменила, но такой вариант тоже не очень-то ему нравился. К тому же он знал, что разошлись они далеко не только из-за этого. В последние полтора года он был настолько невыносим, раздражителен и угрюм, что было бы неудивительно, если бы Сильвия дала ему по голове сковородкой. То, что она всего лишь искала любви и оргазмов в объятиях другого, было еще достаточно умеренной реакцией. Сложно сказать, какой из версий он стыдился больше всего, зато одно было ясно: малейший намек на сексуальную неполноценность стал бы стратегическим просчетом, особенно на первом свидании.

— Труднее всего, — сказал Энрике, уходя от опасной темы, — было писать второй роман, чтобы прокормиться.

— Еще бы! — с восхищением, будто перед ней был ветеран войны, воскликнула Маргарет.

Энрике стало стыдно, что этой легендой он вызвал незаслуженное сочувствие. Впрочем, невольно он сказал ей правду, хоть и осознал это намного позже. Тяжесть его положения заключалась не только в работе, которая сама по себе лишала его жизненных сил. Вдобавок к этому на него постоянно давил гнет безденежья. Ну и конечно, все еще усугублялось тем обстоятельством, что в шестнадцать лет он выбрал карьеру, успех которой зависел исключительно от него самого, его труда и такой хрупкой вещи, как талант.

Маргарет, казалось, гораздо быстрее, чем Энрике, поняла, какой сложный путь он избрал:

— Тебе приходилось с подросткового возраста себя дисциплинировать! Писать романы, наверное, вообще очень тяжело. В любом возрасте.

— Да, нелегко. — Чувствуя, что он слегка лукавит, Энрике поспешил сменить тему: — Так как именно вы познакомились с Бернардом? Он постоянно о тебе говорит, но избегает любых подробностей.

— Я знаю, — согласилась Маргарет. — В том, что касается дружбы, Бернард очень странный. Он старается, чтобы его «крошечные мирки» никак не соприкасались. — Чтобы проиллюстрировать свои слова, она сложила из тонких пальцев квадратики, соединила, а потом развела их в стороны. Ее запястья были чуть ли не тоньше спичечной коробки. — Ты первый из его не-корнелльских приятелей, с кем он меня познакомил.

Принесли напитки, из стакана Энрике торчала соломинка. Он все сильнее ощущал себя ребенком. То ли из-за этого, то ли из страха вернуться к сомнительному разговору о его предыдущей связи, он начал посмеиваться над Бернардом. Энрике рассказал, как притворился, будто не верит в существование Маргарет, чтобы заставить Бернарда их познакомить. Маргарет позабавила эта история. Ей нравилось быть предметом столь пристального внимания двух мужчин. Кроме того, она была — Энрике счел это трогательным и обнадеживающим — искренне этим удивлена. К тому моменту, когда Энрике закончил свой рассказ — от ссоры в кофейне до отказа Бернарда дать ее номер телефона, — они успели съесть салаты и приступить к горячему.

— Непонятно, — сказала Маргарет, разрезая неаппетитную на вид телячью печень. — Зачем же он привел меня к тебе, если потом так взбесился, когда ты решил мне позвонить?

— Я думал об этом. У меня было достаточно времени, и я нашел множество объяснений, но остановился на одном: он ожидал, что я тебе не понравлюсь.

Маргарет нахмурилась.

— Нет, — сказала она, отметая такое предположение.

Энрике не смог удержаться от самодовольной улыбки: это было косвенным признанием, что он ей нравится. Но приятные сюрпризы не закончились. Маргарет добавила:

— Он познакомил меня с тобой, потому что он тобой гордится.

— Что? — опешил Энрике. Он настолько привык к вечно надутому Бернарду, ощетинившемуся от своих литературных обид, бурлящему от негодования во время их споров о достоинствах реализма, что сообщение о том, что Бернард ценит Энрике достаточно высоко, чтобы гордиться знакомством с ним перед друзьями, было настоящим шоком. То, что шок был приятным, не делало его менее сильным.

— Ты — настоящий писатель. Тебя печатают. Твои родители тоже писатели. Бернард гордится, что знаком с тобой. Это как бы доказывает всем нам, скептикам из Корнелла, что он что-то значит. Ты принимаешь его всерьез. Ты существуешь. Он привел меня, чтобы тобой похвастаться.