Счастливый билет. Моя настоящая жизнь. Том 2 - [13]

При распределении ролей (а я всегда довольно активно принимаю в этом процессе участие как руководитель театра) я назначил себя на роль Ивана Коломийцева, а Ольгу Яковлеву – на роль Софьи Коломийцевой. Делая это, я прежде всего предполагал весьма важный поворот событий: обычно две эти роли, особенно в советских театрах, играли хорошие, известные актеры с так называемым отрицательным обаянием. Но обстоятельство это априори дискредитировало персонажи, заранее снижая уровень размышления. В конечном итоге речь ведь идет не о плохих родителях, а о трагедии жизни, ибо эта конкретная драма есть некая частность, исключение из правил, рассматриваемое Горьким серьезно и глубоко. Так вот, в сознании зрителей Яковлева и Табаков во многом ассоциировались с их молодыми героями, отстаивавшими достоинство, истину, веру, надежду и любовь, то есть воплощавшими образы желанных героев нашего времени. И вдруг – «Последние»… Для меня самого это назначение было весьма важным свидетельством уровня нашего размышления о жизни.

Второе немаловажное обстоятельство – соблюдение принципа «слоеного пирога» в этом спектакле. Под «слоеным пирогом» я подразумеваю участие артистов всех поколений: Табаков на момент выхода спектакля в 1995 году – шестидесятилетний, Яковлева и Киндинов – пятидесятилетние, старшие дети – сорокалетний Смоляков, тридцатилетние Зудина и Тимохина, младшие – Шульц и Безруков – двадцатилетние.

Прекрасной была в этом спектакле работа и у Марины Зудиной, расширившая представления об ее актерских возможностях, так бы я диалектично сформулировал. В «Последних» очень удачно дебютировала в роли няньки Наталия Дмитриевна Журавлева, перешедшая к нам из Ленкома. Все это вместе с неторопливой, достаточно подробной и стремящейся к серьезному, глубокому анализу режиссурой Шапиро не сразу, но выросло в спектакль настоящего, высокого стиля.

Серьезность психологического поиска, «настоящесть» взаимоотношений и глубина проживания, на которую были сориентированы актеры, дали свои результаты. Мы играли «Последних» на фестивале в совершенно не ведающем русского языка Риме, но были поняты и приняты. На пути этого спектакля возникали интересные и трудные испытания, которые он выдерживал, прежде всего из-за своей верно выбранной методологической направленности.

Впоследствии спектакль был поощрен многими наградами: Ольга Яковлева получила Государственную премию, я – Национальную театральную премию «Золотая маска», а потом мы с целой группой актеров были награждены Премией Москвы. Но все это внешняя атрибутика, главное же то, что на каждом спектакле «Последних» для желающих его увидеть не хватало места, и каждый раз несколько человек смотрели его, стоя вдоль стены нашего маленького зала.

И это продолжалось все восемь лет, пока жил спектакль. Как человек театра могу свидетельствовать, что так не бывает, ведь это не комедия, не развлекательная драматургия, не пьеса с раздеванием или с героями, имеющими нетрадиционную сексуальную ориентацию. Это, наконец, не самая лучшая пьеса талантливого русского драматурга Алексея Максимовича Горького. Но, наверное, тем серьезнее достоинства этого спектакля и его режиссера Адольфа Шапиро, который спустя пять лет, в 2000 году, был приглашен мною для постановки еще одной пьесы Горького – «На дне».

«На дне» – пьеса великая. Ее смело можно назвать упражнениями для роста актера. Такие огромные она дает перспективы профессионального роста актерам, занятым в ней. В ней та самая проблематика, через которую актеры приобретают бесценные умения, обогащая свою оснащенность. Людям необходима эта живая, больная, современная, горькая, мудрая и, несмотря на весьма трагический финал, оставляющая надежду на совершенствование человека пьеса. Для меня она, как всякое большое художественное произведение, звучит призывом к состраданию. Опровержением мыслей соцреалистического замеса насчет того, что человека надо «не жалеть… не унижать его жалостью…», что, собственно, было ложью по отношению к национальному характеру, по отношению к душевной потребности русского человека, который «жалеет – значит, любит», и было явным привнесением из немецкой рациональной философии. Да и события XX века с его апокалиптическим уничтожением человеческого достоинства, с его пренебрежением к человеческой жизни – все это как нельзя лучше иллюстрирует вечность проблематики пьесы Горького. Один поляк, переживший Освенцим, написал: «“Человек звучит гордо”, – писал Максим. Мне били в морду…» Казалось бы, конец века должен был закрыть эту проблему. Ан нет. Нет. В свои семьдесят семь лет я с сожалением констатирую, что человек мало меняется от Рождества Христова. Полагаю, что человек должен быть готов и к тому, что в морду бьют по-прежнему и что цена жизни – копейка… Но как говорил другой наш современник, «мы – не диагноз, мы – боль», и в этом смысле нельзя найти лучшего материала для театральной работы, нежели пьеса Горького «На дне».

В этом многолюдном спектакле, где все были на своем месте и все были хороши, получились дивные работы и у Дуси Германовой, и у Андрея Смолякова, и у Миши Хомякова, и у Саши Мохова, и у Виталия Егорова, и у Марины Салаковой, и у Славы Бойко. Роль Сатина играл приглашенный мною актер Александр Филиппенко. В спектакле были задействованы две совсем молоденькие девочки, на тот момент мои студентки: Оля Красько и дебютантка Кристина Бабушкина.