— Может, Адам, ты всегда показывал мне то, что другому бы не открыл?
Ей было хорошо. Она чувствовала себя спокойно, счастливо. Она могла бы стоять так вечно.
— Это было забавно, да? — спросил он, удобно устроив свой подбородок на ее макушке.
— Да! Очень забавно! Даже лучше, чем эти ролики.
— Гораздо лучше, чем двухместный велосипед.
— Почему, интересно, Марк выбрал запуск змея? Мы никогда этого не делали, когда были маленькими.
— Нет, я тоже не помню.
— Но он прав. Я давно так не смеялась.
— Кажется, я тоже.
— Адам, да ты постоянно смеялся. Что же случилось?
— Работа, наверное. Жизнь. Да кто знает?..
— Пообещай мне, что, когда вернешься, будешь чаще смеяться.
Да… Легко сказать, что он должен вернуться. Это ощущение в его объятиях — не более чем мираж, дрожащий в знойном воздухе.
— Что же ты мне для этого предлагаешь?
— О, я не знаю. Шутить над пожилыми дамами или что-нибудь в этом духе.
— Ну, тогда с тобой вместе.
— Что? Мне — и измываться над пожилыми женщинами? — Она старалась разговаривать непринужденно, но чувствовала, как заныло сердце при мысли об его отъезде.
— Ищи то, что заставит тебя смеяться, Тори.
Сейчас она не могла придумать ни единой шутки, которая заставила бы ее рассмеяться. Пятьдесят миль в час вниз с холма в инвалидной коляске — это нелегко было бы повторить.
— Ну например?
— Я не знаю. Найди парня, который будет гоняться за тобой по спальне, а когда поймает, станет щекотать твои пятки.
— Адам!
— Ты до сих пор боишься щекотки?
— Да я не боялась никогда!
— Да? Тогда давай я пощекочу тебя прямо сейчас, если ты не возражаешь.
— Нет, я возражаю. Протестую.
«Для начала хорошо, если бы мы были в спальне», — подумала она и тут же покраснела.
Он смотрел на нее так, как будто прочел ее мысли, и она вырвалась из его объятий. Теперь в них было небезопасно.
— Не приближайся ко мне, — предупредила она.
Он сделал шаг к ней.
— Адам, я не могу бегать. И ты это знаешь.
— Да! — Он подкрутил воображаемые усы. — Я знаю!
— Ну, пожалуйста, не делай этого!
Он шагнул ближе.
— Адам!
— Хорошо, я готов торговаться. Я пощажу твои пятки в обмен на кое-что.
— Что? — обреченно спросила она, так, как будто уже знала. Поцелуй. И она хотела этого. Она хотела, чтобы он целовал ее, держа в своих объятиях, и щекотал ей пятки, а она бы смеялась. Чтобы он положил ее на землю прямо здесь — несмотря на чопорных женщин, которые медленно проходили мимо, — и целовал ее до тех пор, пока она не перестанет дышать, пока ее разум не отключится.
— Вот условия. Ты покупаешь мне хот-дог в той маленькой забегаловке, а я оставляю в покое твои пятки.
Она уставилась на него, пораженная его ответом, готовая выкрикнуть ему в самых нелестных выражениях, что именно он может сделать со своим проклятым хот-догом.
Вместо этого она прикусила губу, чтобы унять безрассудное желание.
— Там ее больше нет, — сказала она, имея в виду забегаловку.
— Ты должна знать, где здесь можно достать хороший хот-дог.
— Я ненавижу хот-доги.
— С каких это пор?
С той самой секунды, когда он захотел хот-дог, а не поцелуй.
— Так с каких пор? — спросил он снова. — Марк обычно жарил сосиски, помнишь? И ты любила с поджаренным луком и горчицей. Никакого кетчупа.
— Ну почему ты вспоминаешь такие глупости? — спросила она раздраженно.
— Я обжора. Я ем много-много хот-догов. И для меня это не глупости, а одно из лучших изобретений девятнадцатого века.
И тут она вспомнила: он приехал сюда, потому что Марк попросил его об этом. Он приехал не затем, чтобы пощекотать ее пятки или поцеловать ее — этого не было в дурацком списке.
— Дай мне то письмо, — сказала она, нетерпеливо протянув руку.
Он недоверчиво посмотрел на нее, затем вытащил письмо из заднего кармана джинсов.
Она заметила, что на сгибах оно почти порвалось. Тори бережно развернула его и пробежала быстро, не позволяя сердцу колотиться, те строки, где было написано, что она больше любила Адама.
Она аккуратно сложила письмо и отдала Адаму.
— Почему бы нам не закончить все это? — предложила она, удивленная и обрадованная холодком в собственном тоне. — Мы поедем в домик моих родителей неподалеку от озера Сильван. Посмотрим на звезды и вернемся домой. А потом можешь уезжать. Может, даже сегодня получится.
И тогда ты будешь свободен. И я тоже.
— Мне придется заплатить пени за коляску, если я не верну ее в три.
— Ну давай тогда сначала отвезем ее.
Он вздохнул.
— Хорошо. А я получу свой хот-дог!
Все, о чем он беспокоился, — это чертовы хот-доги и переплата за кресло. Может, он будет думать об этом и тогда, когда навсегда полетит от нее домой?
Его лицо было абсолютно равнодушно. Но ведь адвокаты очень хорошо умеют скрывать то, что они думают и чувствуют?
Она была поражена. Почему, собственно, он должен чувствовать что-то особенное? Ему не привыкать оставлять людей, которые больше всего в нем нуждаются.
А ведь сегодня утром, когда он заставил ее смеяться, она стала одной из тех, кто в нем больше всего нуждался.
Но об этом он никогда не узнает.
«Это было ошибкой, — решил он, — думать о том, как можно было бы гоняться за ней по спальне и щекотать до тех пор, пока она почти не задохнется от смеха».
Черт, было так просто представить, как она падает на кровать, и ее кудряшки на подушке, и этот смех, серебристый и призывный, который заставил бы волноваться любого мужчину.