Счастливые шаги под дождем - [74]

– Ты… ты хорошо выглядишь, – сказала она.

– Ты сама выглядишь великолепно. – Он медленно, с хитрецой улыбнулся. – А вот изъясняешься ты не так мило, как раньше.

Кейт зарделась, непроизвольно поднося руку к некрасивой оправе.

– О господи. Извини. Это… Ну, ты знаешь моих родичей. Они умеют меня разозлить.

Том кивнул, по-прежнему глядя на нее. Кейт почувствовала, что краска с лица медленно переходит на шею.

– Господи… – пробормотала она. – Я… я и правда не ожидала увидеть тебя здесь. – (Том продолжал молча стоять.) – Я думала, ты здесь больше не работаешь.

– Я и не работал. Вернулся несколько лет назад.

– А где ты был? То есть я знаю, ты уехал в Англию вслед за мной. Я просто не знала, чем ты занимался.

– Поехал в Лэмборн. Некоторое время работал на ипподроме. Потом подался в Ньюмаркет. Там у меня не сложилось, и я решил вернуться домой.

– Ты стал жокеем? Извини, никогда не читаю газет про скачки, поэтому не знала.

– Да, работал какое-то время. Честно говоря, звездой не стал. Был несчастный случай, и я в конце концов стал работать в конюшне.

Он поднял руку, и Кейт увидела его кисть. Сообразив, что неподвижность его кисти не имеет никакого отношения к малоподвижности Тома, Кейт вздрогнула. Он проследил за ее взглядом и опустил глаза, смущенно переступая с ноги на ногу. Кейт стало неловко оттого, что она сама спровоцировала это.

Наступила долгая пауза.

– А что произошло?

Ободренный ее прямотой, он поднял на нее взгляд.

– Запутался с лошадью в передвижном барьере на старте. Когда меня вытащили, спасать уже было нечего. – Он поднял руку, словно изучая ее. – Все хорошо. Больше меня это не беспокоит. Нормально справляюсь.

Кейт сильно опечалилась оттого, что именно Том, с его энергией и грацией, жизнерадостный и физически активный, стал калекой.

– Мне очень жаль, – произнесла она.

– Да ладно. – Голос его посуровел: очевидно, он не нуждался в сочувствии.

Еще несколько мгновений прошло в молчании. Кейт опустила глаза, Том по-прежнему смотрел на нее. Наконец она вновь подняла на него взгляд – у него был такой вид, словно его поймали за каким-то предосудительным занятием.

– Пожалуй, я пойду, – сказал он. – Надо закончить работу с лошадьми.

– Да. – Сама того не замечая, Кейт сняла очки и теперь вертела их в руках.

– Еще увидимся.

– Да. Я… вероятно, пробуду здесь еще несколько дней.

– Если родственники не доведут тебя до белого каления, да?

Кейт засмеялась коротким невеселым смехом.

Том повернулся, чтобы уйти, пригнувшись перед дверью.

– Твоя дочь Сабина, – вновь обернувшись к ней, сказал он, – отличная девчонка. Правда. Ты хорошо постаралась.

Кейт почувствовала, как лицо ее расплывается в широкой улыбке, возможно, впервые с момента приезда.

– Спасибо, – сказала она. – Большое спасибо.

А потом он ушел, и его смутный силуэт исчез в темноте.

Глава 10

Всегда непросто возвращаться в место, где вырос. В особенности если твоя мать никак не может примириться с тем, что ты вырос. И Джой, не ожидавшая от людей большой искренности, никогда и не думала, что встреча с матерью будет сердечной и легкой.

Прежде всего, Джой уже шесть лет не была в Гонконге. Шесть лет, в течение которых она следовала за Эдвардом по миру к местам его службы. Шесть лет, за которые она, может быть, и не стала совсем другим человеком, но ее уверенность в себе и ожидания намного выросли. Шесть лет, как умер ее отец, а мать стала еще более замкнутой и разочарованной в жизни.

Джой узнала о сердечном приступе отца из телеграммы, когда они жили в морских казармах в Портсмуте. Она молча горевала, мучась чувством вины оттого, что ее не было там, и думая о том, что, допусти она такую мысль, могла бы пожелать, чтобы мать ушла первой.

– Полагаю, она получила то, что хотела, – сказала она тогда Эдварду, и муж поднял брови в ответ на ее резкий тон. – Теперь она может выйти замуж за того, кто отвечает ее требованиям.

Не ощущая себя свободной после его смерти, Элис превратила покойного Грэма Леонарда в новое средоточие своей жизни, сердясь на него даже больше, чем на живого. «Теперь для меня слишком поздно», – небрежными каракулями писала она в письмах к дочери, а между строк читалось, что она не оказалась бы в столь безнадежной ситуации, если бы у него хватило благопристойности умереть раньше – до того, как она раздастся в талии, у нее обвиснет кожа и поседеют волосы. До того, как Данкан Аллейн, напуганный ее неожиданно изменившимся статусом, обратит внимание на более моложавую Пенелопу Стэндиш, чей муж, хотя и часто бывавший в отъезде, оставался очень даже живым. В этих письмах Элис тоном мученицы выговаривала Джой за ее отсутствие и в то же время отвергала любое предложение дочери вернуться и быть с ней. «Теперь у тебя своя жизнь», – периодически повторяла она, когда Джой скрепя сердце предлагала ей свободную комнату в их доме. И саркастически добавляла: «Зачем тебе обременять себя пожилой женщиной». Если бы за пять лет до этого Джой назвала ее пожилой женщиной, Элис ответила бы очень резко.

«Дорогая мама, – бывало, вежливо отвечала Джой, – как я уже писала тебе, мы с Эдвардом будем рады в любое время принять тебя у нас». Она знала, это ей ничем не грозит: Элис ни за что не променяет дом на Робинсон-роуд, с его паркетными полами и прекрасными видами, на стесненные и аморальные условия жизни семей морских офицеров. Но в каждом письме Джой на всякий случай непременно упоминала то случаи заражения какой-то инфекцией, то плохое поведение прислуги, то крики соседских детей.