Счастливые, как боги... - [2]

Это мызинские ребята. У нас даже пасти коров некому, намяли Костю мызинского до осени, осенью ему в армию идти, а Володя, брат Костин, только что из армии вернулся. Вот ведь совершенно не похожи друг на друга, а родные братья.

Теперь мы подошли к ним совсем близко и откровенно любуемся Костей, его спокойной, уверенной крестьянской красотой, его спокойной и сильной позой, естественной, как эта земля, травы и летнее небо. Володя отпивает из бутылки с каким-то дешевым вином, потом передает Косте. Тот покосился сперва, как бы нехотя приподнялся, крутанул бутылку, стал пить. Закусывают конфетками. Порожнюю бутылку, не глядя, Костя отбрасывает прочь:

— Дрянь.

Володя закуривает.

— Почему дрянь? — спрашивает он. — Алжирское, из самой Африки.

— Все равно дрянь. Где брал?

— Во Владимире, где же еще.

— Я думал, в Африке. Ты служил-то где?

— Тебе это знать не положено.

— Ха! А делал что?

— Не скажу. Не коровам же хвосты крутил. На тягачах возил. А что возил, не скажу, знать тебе не положено.

— Положено — не положено, научился. Взял бы лучше белой в сельмаге.

— Я тебе не алкаш какой, не напиваться пришел.

— А зачем пришел?

— Затем. Проведать. Мать говорит, иди к Косте, коров, говорит, дорофеевских пасет. Коров. Не нашел ничего другого.

— А чем тебе мои коровы не понравились?

— Они мне нравятся в котлетах и в молоке.

Братья, конечно, рады друг другу, но говорят так, что каждый старается поставить себя выше другого, достойней. Володя говорит с городского высока, а Костя с деревенского, с высока хозяйского, он тут хозяин, Володя — гость.

— Ничему тебя в армии не научили, — говорит Костя. — Небось, опять в город смотаешь, стрекулятор?

— А что я потерял в деревне? Что я забыл тут? Коров пасти? Пахать? Жрать водку с мужиками? Я человеком быть хочу.

— На асфальте? Человеком? Валяй.

— А ты с коровами лежишь тут и думаешь: все. И живешь, как корова, для себя: поела, поспала, опять поела — каждый день, всю жизнь.

— Корова не для себя живет, а для тебя, дурака, молоко дает, масло, мясо.

— Не она дает, а мы берем, она для себя живет, как и ты. Жить для себя человек не имеет права, человеку это не интересно. Кто для себя живет, ничего после себя не оставит, никакого следа, ни один человек не вспомнит о нем, кроме родственников, надо для людей жить, надо людям служить, народу, чтоб след оставить после себя. Настоящий человек…

— Ладно, настоящий человек…

— Да, настоящий человек должен иметь цель, стремиться…

— Ладно, говорю, бери вон кнут да коров ступай собери, видишь, расползлись.

— А чего это я побегу коров собирать?

— Бери кнут и беги.

— Что это? Что ты старшему брату приказываешь? — говорит Володя, но сам встает, брючки отряхивает.

— Какой ты старший? Стрекулятор городской. Гляди только глаза себе не высеки.

Володя фыркнул, но кнут взял, попытался хлопнуть им, а он чуть ли не километровой длины, пришлось пройти довольно далеко, чтобы кнут вытянулся в линию. Наконец Володя взмахнул кнутовищем, взлетел со свистом хлыст и концом сильно огрел его по спине. Взвизгнул Володя, подскочил на месте. Костя засмеялся.

Встал не спеша, подошел, взял кнут и почти без всяких усилий, ловким движением руки послал длиннющий кнут вперед, и грянул оглушительный выстрел.

— Понял?

— Понял, дай сюда.

Снова Володя делает одну за другой безуспешные попытки — не стреляет, хот» плачь.

— Ладно, — говорит Костя, — не пыжься, не получится, для этого голову на плечах надо иметь. Для людей жить собрался, а с кнутом обращаться не может. Так ступай, без кнута.

Володя бросил кнут, поплелся собирать коров. Костя вернулся на место, лег и закинул руки за голову, смотрит в небо на редкие воздушные корабли облаков.

Странно и непонятно устроен человек. Вот я лично считаю, что Володя прав. Никто не может в нашем свободном государстве заставить человека жить там, где он не желает. Почему, если он родился в деревне, то и должен всю жизнь прожить в деревне? Откуда тогда Ломоносовы появятся? Откуда взялся наш славный рабочий класс? Из деревни, все из той же деревни, из которой навсегда ушел и Володя. Понимаю, что он прав, а все симпатии почему-то на Костиной стороне. Именно с Костей вроде бы связана какая-то главная моя правда, он от этой зеленой земли, от этого неба, от этого благодатного летнего для, а Володя уводит меня куда-то в сторону, в душную утомительную суету, где важнее не быть, а казаться, где все захвачены бешеной погоней за текущим днем. Больше того, разумом понимаю: сельская жизнь должна же в конце концов перейти на индустриальные рельсы, и люди должны жить в современных условиях — на центральных усадьбах, в домах с городскими удобствами, работать па автоматизированных комплексах, и население деревни должно уменьшиться. Все знаю, разум мой радуется, а душа почему-то плачет. Знаю, что город ведет пас к прогрессу, он впереди, он запевала, а сердцу ближе идущая вслед за городом деревня, даже вот эта, отмирающая.

Вернулся Володя. Собрал коров и вернулся к Косте.

— Вовк, — говорит Костя, — ты вот оставайся дома, научу с кнутом обращаться.

— Нужен мне твой кнут.

— А где же ты следить собираешься?

— Чего-о?

— Ну след свой оставлять? В армии на тягачах чего-то возил, у нас тоже есть гусеничные, оставайся, человеком будешь.