Счастливы по-своему - [11]

Богдан стал придирчиво совать нос в охапки цветов, и Майя дальше перестала слушать. Она наклонилась к зеркальцу заднего вида, крепившемуся к приборной панели, и еще раз полюбовалась собой в лихо заломленной шляпке. Да, не зря она купила эту сиреневую фитюльку в Ницце!

В машину сын сел с громадным букетом, в котором мирно уживались розы и герберы, ранункулусы и ромашки и прочий нежный товар. Букетище улегся на колени Майе.

— Дубль два: для прекраснейшей женщины на свете! — сказал Богдан.

Майя рассмеялась и опустила голову к цветам.

— Это у тебя фамильное, — сказала она, — твой отец тоже любил дарить большие букеты.

— Вовсе нет. Но тебе семьдесят семь недавно исполнилось, не могу же я дарить три гвоздики?

Майя наклонила голову: тоже верно.

— А где каллы?

— Не завезли, — развел руками Богдан.

Он завел «дээс» и тронулся.

— По такому случаю предлагаю поехать по адресу: улица Таврическая, двадцать. Тепло домашнего очага, дома и стены помогают, дым отечества нам сладок и приятен, особенно если это дымок над шашлыком… Но домашний борщ — это тоже очень недурно! — вещал Богдан. — Я на многое не рассчитываю. Плов, фаршированный гусь, кулебяка на пять углов — это все потом. Я надеюсь, — скосил он глаза на Майю. — Но борщ-то будет? Ты знаешь, как я скучал все эти годы по твоему борщу! Мам, ты не поверишь, но ни одна москвичка не умеет готовить борщ. Или мне просто не везло?

— Судя по последней москвичке, которую я видела в твоей квартире…

— Это пять лет назад, когда ты впихнула ее вещи в чемодан и выкинула его с балкона? С двенадцатого, на минуточку, этажа?

— Как же звали эту милую девочку? — задумчиво протянула мама. — Оля? Лида?

— Меня не спрашивай, — открестился Богдан.

— Лида. На память я не жалуюсь. Она делала педикюр, водрузив ножки на обеденный стол, и попутно просвещала меня насчет сионистского заговора. И что в Холокосте погибло не шесть миллионов, а гораздо меньше, сущие пустяки… Как с борщом у нее было, не знаю.

— Да, с Лидой у меня промашка вышла, — пожал плечами Богдан.

— А потом, еще прежде я к тебе приезжала. В апреле, на свой день рождения. — Майя перебирала цветы у себя на коленях, вспоминая. — И паршивый же это был день рождения! Ты в тот день уехал на работу и почему-то вернулся с нее в час ночи. А я сидела у тебя дома за накрытым столом, при свечах. Рядом торчала твоя подруга, уж извини, имени не помню, рыженькая… И она весь вечер рыдала мне про то, как хочет за тебя замуж, готова на детей, внуков… Я бы ей посочувствовала, но я ее видела впервые в жизни, а кроме того, она без спроса сморкалась в мой шелковый палантин.

— За это казнить мало! — возмутился Богдан.

— А еще раньше, помнишь, на Новый год я у тебя была? Встречали втроем: я, ты и какая-то девица с цирковым декольте. Молчала всю ночь, как рыба, и улыбалась. Я даже думала, что она немая, пока девочка не попросила передать ей салат.

— Вот с ней у меня почти получилось, — вздохнул Богдан.

— А еще с кем-то с тех пор получилось?

— Во-первых, пока никто не сумел повторить твой борщ! А во-вторых, этот проклятый вопрос: любят ли они меня или мои миллионы?..

— Понятно. Еще есть в-третьих, в-четвертых и так далее, — покивала Майя.

— Между прочим, психологи доказали, что любовь живет три года. Кто я такой, чтобы с ними спорить? — скромно сказал Богдан.

— Я тоже не собираюсь спорить с дураками. Кто я такая? Всего лишь женщина, которая любила твоего отца всю жизнь.

«Дээс» подъехала к мятно-зеленому дому на Таврической улице.

— Значит, на кладбище ты ехать не хочешь, — вздохнула Майя.

— Давай завтра!

Богдан обежал машину и открыл перед матерью дверь. Она медленно вышла из автомобиля, распрямилась, поморщившись. Поправила сумку на плече. Взяла подаренный букет обеими руками, как тяжелую кадку.

— Я рада, что ты наконец приехал, — сказала она. — Завтра жду тебя в двенадцать. И хорошо бы ты нашел каллы.

Соловей упер руки в бока.

— То есть ты меня даже не пригласишь зайти?!

— Я даже не стану фаршировать гуся, — ответила Майя.

Стоя у подъезда, мать и сын мерились взглядами.

— Мама! Ведь это и мой дом тоже! Я здесь вырос, в конце концов. Я на кухне кран починил! В девяносто первом году. Я ходил под стол пешком в этой квартире, я здесь сына растил!

— Прекрасно. Удивительно, что ты так не торопился навещать этот «свой дом». Десять лет. Десять лет ты не казал из Москвы носа.

— Я не казал носа?! — подскочил Богдан. — Да я до Перу доехал в прошлом году.

— А на мой юбилей, когда мне было семьдесят пять…

— У меня был контракт! Я тебе объяснял, у меня контракт, который нельзя упустить. Надо было окучивать клиентов. Мне деньги сами в рот не падают!

— Прекрасно. То у него контракт, то Перу, то яхтенная регата. Этот человек нашел время для Перу, но за десять лет не сумел заехать на могилу отца.

— Сколько ни говори «могила», во рту слаще не станет!

— И этого человека я когда-то просила не ругаться… Надо было не просить, а мыть ему рот с мылом.

— Мама, прекрати говорить обо мне в третьем лице. Не провоцируй у меня шизофрению!

— У него шизофрению… — покивала себе Майя.

— Ох, ох, бедная покинутая мать! В конце концов, где-нибудь на пути в Париж или Питер ты могла бы заехать ко мне в Москву! Вот хоть этой зимой! Кажется, я оплатил тебе отель на Капри? Могла бы после Капри навестить своего сына!