Счастливого плавания, «Шхуна ровесников»! - [20]

Однажды на всю команду фельетон настрочил. Что ходили, мол, в горы, принесли полный рюкзак старых осколков. Особенно понравилась всем авиамина. Целенькая и почти не ржавая. Чудо! Каждый старался подержать ее в руках. Заняла она самое почетное место в шхуновском музее, в кают-компании.

Таскали ее и в кинотеатр на очередной кинофестиваль. Лежала мина перед экраном при красном свете, произносились над ней речи, шли фильмы…

Потом отнесли ее в редакцию, поставили на стол капитану-наставнику (тому, что теперь флаг-штурман). Хотели отбить боеголовку, чтобы поставить в мину цветочки, да кстати пришел в редакцию нештатный корреспондент Жора Тункин, служивший в армии сапером. Увидел Жора мину и побледнел. Попросил капитана-наставника немедленно свернуть из газеты кулек. Положил туда Тункин мину, попрощался со всей командой и очень осторожно вышел… Долго не звонил. Потом в редакции раздался звонок. Клотиков бросился к телефону, снял трубку…

Яма была глубиной в полтора метра, а диаметром — в два? И никто, конечно, не пострадал… А Леша снова заметку в газету.

— Молодец ваш Леша! До всего ему дело! — восторженно воскликнул Володька Лебедев, — Где он сейчас? Поступил, наверно, в мореходку?

«Старички» переглянулись.

— А его и не было! — объявил Козловский.

— Как? — поразился Гречихин. — Так кто же тогда писал?

— А все мы вместе… Или по очереди…

— Вот это да! Может… вернем его? Из… мореходки? Дел ему найдется! — предложил Володя. Ведь как не хватает порой такого глазастого юнги…

— Вернем! — твердо пообещал капитан Шкуратов.

Глава двенадцатая о плавании на параллели фантазии

Что-то слишком долго засиделись мы с тобой, товарищ читатель, на пятом этаже дома по улице Московской.

Пойдем побродим?

Только не по набережным и улицам, а по страницам старых судовых журналов. И ты продолжишь свой путь, как и «Шхуна», от бухты Мечты к Голубому берегу.

Но прежде чем отправиться странствовать, пожалуйста, на секунду закрой глаза. Представь синюю морскую гладь, белоснежный корабль…

Представил?

Шторм продолжался неделю. Пока наконец не стих. Тучи рассеялись, небо заголубело, волны мерно закачали наш корабль.

И, подняв все паруса, он устремился на юг. Через море Дружбы к острову Отважных Сердец легко и стремительно неслась шхуна, а свежий соленый ветер задорно свистел в снастях…

В капитанской рубке тишина. Каждый год приходит время пересечь годовой меридиан.

— Да, девять лет… — вполголоса проговорил адмирал-наставник. — С тех пор, как мы вышли из бухты Мечты… Собери-ка, капитан, вечером команду, — попросил Георгий Никитич Холостяков Толю Шкуратова.

Как стемнело, трель звонка боцманской дудки разнеслась по шхуне. Боцман звал всех на бак.

Матросы и юнги рассаживались на бухтах каната, на банках.

— Что сейчас будет? — поинтересовался какой-то новенький курсант, рыжий парень с облупленным носом.

— А ты что, впервые? — удивился Серега Давыдов, бывалый моряк. — Наверно, пресс-конференция сейчас начнется. У нас такой обычай, — вразумлял он курсанта, — часто проходят встречи с интересными людьми. Подожди, кто это вышел в круг? А, наш глашатай!

— Кто? — переспросил рыжий.

— Глашатай! Неужели ты Юрия Борисовича не знаешь?

— Не-е… А кто это? — простодушно спросил новенький.

— Диктор московского радио Левитан! — отчеканил Сережа. — Подожди, уже задают первый вопрос. Видишь, Володька поднял руку.

— Кем вы мечтали стать в четырнадцать лет?

— Киноартистом! — улыбнулся Юрий Борисович. — Жил я тогда во Владимире. Летом с мальчишками часто пропадал на берегу Клязьмы. Она там широкая и глубокая, не то что у Москвы. Переплывали через реку, купались, загорали… Помню, часто ко мне обращались мамаши моих друзей: позови сына! Уж очень я громко кричал. Так, что и на другом берегу реки было слышно. А ребята услышат мой голос и знают: мать зовет…

Когда смех стих, со своего места поднялся Саша Демченко.

— Расскажите о своем первом выступлении у микрофона! — попросил он.

— Мне было семнадцать лет, — начал Левитан, — когда я впервые пришел на радио. Прошел конкурс и, неожиданно для себя, был принят. Сразу же мне поручили вести концерты грамзаписи. Дело нехитрое: ставь пластинки и объявляй, что за чем идет. Потом — вести передачу для домашних хозяек. Я долго думал, как сделать ее лучше. Думал до дня передачи. А когда вышел в эфир, очень громко и выразительно прочитал: «Всем! Всем! Всем!» Так, что и самому понравилось… А после передачи подошли ко мне наши радиожурналисты, смеялись, шутили, хлопали по плечу: «Ну, Юра, будет из тебя толк! Объявил так, что все побросали работу!»

Правда, вызвал меня потом начальник отдела и очень сильно отчитал… Так закончилось мое первое выступление. Когда это было?.. Да, двадцать третьего ноября тридцать первого года.

— А день начала войны помните? — спросила Надя Черная, сидящая у самого борта.

— Как же его забыть? Невозможно… — помолчав, серьезно сказал глашатай. — Вспоминаю июньское утро, ранний звонок домой. «Срочно, немедленно, бегом на работу!» Радиокомитет. Шесть часов утра. Кругом взволнованные лица… Ничего не понимаю! Где-то рядом тихий женский плач… Война! А тут еще телефонные звонки наших радиокорреспондентов. «Киев бомбят!», «Над Одессой вражеские самолеты!», «На проводе Каунас! Город горит, что объяснять населению?»