Счастливо оставаться! - [15]

Тот от неожиданности присел, но опомнившись, раскрыл рот, чтобы набрать побольше воздуха перед очередным воплем. Воспользовавшись краткосрочной паузой, девочка скомандовала:

– Ну-ка! Пошли!

– Куда-а-а? – промямлил опухший от слез Вовка.

– Маму твою искать, пока еще не уехала.

На это Вовик был согласен и с готовностью прильнул к сестре, вверяя ей собственную жизнь. Тут же был забыт разгуливающий между Ираидиными грядками Трифон, его товарки с тяжелыми белыми задами, таинственная ведьма, которая все летела-летела, но никак не могла добраться до дома Звягиных, – перед детьми открылась великая цель: найти маму. Грандиозности этой цели Ольга, например, не замечала. Мало того, встреча с Ираидой не сулила ей ничего хорошего. Но рев брата был столь трагичен, что сердце заколдованной принцессы не выдержало, и она решила на какую-то минуту забыть о личных интересах и послужить общему делу – воссоединению матери с сыном.

Дети вышли на улицу: Оля обернулась и тщательно закрыла калитку. Вовик терпеливо ждал. Сестра по-хозяйски взяла брата за руку и повела навстречу счастью.

Вовино счастье в это время хлопотало в доме на другом конце Коромысловки. Занавешивало зеркала, расставляло вдоль стен стулья, встречало печальных визитеров и причитало без конца:

– Господи, беда-то какая! Какая беда-то! Жил человек – нет человека. Кому мешал, спрашивается? Кому мешал этот божий человек? Никогда слова дурного, грубого не скажет – все время с шутками, прибаутками. Нет, надо же! И его смерть нашла.

Внимательно наблюдающая за Ираидой тетка Степана, сестра покойного, шепотом подхватила невесткины причитания:

– Да уж, смерть она без разбору берет: больной – здоровый, плохой – хороший… Ей все равно. Вот и Зяму прибрала. А кому он мешал?

Ираида обернулась, почувствовав конкуренцию:

– И правда ведь, теть Шур. Кому мешал? Жил себе да жил…

Подняла голову застывшая Полина Михайловна:

– Никто никому не мешал… – Помолчала. – Просто время пришло. Раз… – голос ее оборвался, – и пришло.

– Разве ж, мама, знаешь, когда время-то придет? Ждешь вот его, ждешь…

– Это чего ж ты ждешь, дур-ра?! – В комнату входила бабка Косых – частая гостья всех сельских жительниц. – Тип-пун тебе на язык! – кинула она Ираиде, а сама, нащупав взглядом выставленные Полиной Михайловной иконы, перекрестилась.

– Чего, Поля, гроба-то нет? Мужик на двери лежит.

– Строгают, теть Маш, – виновато проронила Полина.

– Не строгают, а сколачивают, – поправила старуха. – А свечи почему не горят? Лампадка у тебя где?

Старшая Звягина обреченно молчала.

– Не успели еще, теть Маш, – пыталась оправдать свекровь Ираида.

– Я не тебя, девка, спрашиваю, – отмахнулась Косых. – Полина, ты слышишь меня, что ли, или нет?

Полина Михайловна сидела, уставившись в одну точку. Каменная. Безучастная.

– Ты, Полина, от меня не отворачивайся, – хрипло клекотала Косых, – не отворачивайся. Ты со своей школой-то совсем про Бога, я смотрю, забыла. Вот, – протянула она завернутые в полотняную тряпочку свечи, – возьми-ка. Поставь, как положено. В доме покойник, а ему света божьего не горит.

Подскочила Ираида, желая передать свекрови восковые свечечки, но бабка Косых ее строго осекла:

– У тебя, девка, делов, что ли, нету? Чего мечешься как угорелая? Сейчас мужики придут – гроб принесут. Чем людей встретишь?

– Это что это, теть Маш, обед, что ли, варить?

– Обед не обед, а помин в доме быть должен, – отрезала старуха.

Озадаченная Ираида подалась на кухню, а боевая Косых продолжала начатый штурм:

– Полина, свечки-то возьми. Поставь. Не сиди. Уважь мужа.

Звягина словно не слышала стрекота напористой старухи. Сидела, не поднимая головы, не отвечая на робкие вопросы пришедших.

– Полина! – чуть ли не взвизгнула бабка. – Вставай-ка. Ставь свечки.

Полина Михайловна медленно поднялась, выражение ее лица говорило только об одном – «оставьте меня в покое». Тем не менее свечи взяла, прошелестела «спасибо» и снова села на стул.

– Поля, – строго изрекла старуха, – ты зачем это, мать, опять села? Я тебе почто свечки дала? Чтоб ты с ними сидела, что ли? Давай-ка, поднимайся, ставь: к иконам, к изголовью…

Звягина недоуменно смотрела то на свечки, то на Косых. Когда взгляд ее перебегал на лицо мужа, брови складывались домиком, и на лице появлялась страдальческая гримаса. Старуха внимательно следила за взглядом Полины и, как только та намеревалась снова сесть, начинала атаковать ее вопросами:

– Во что свечки-то ставить будешь?

Звягина сокрушенно качала головой.

– Рюмки-то у тебя есть? Рюмки доставай.

Полина послушно вставала, шла к занавешенному серванту, приподнимала простыню и извлекала оттуда несколько рюмок. Ставила на указанные места – свечки в них заваливались набок.

– Не будут стоять, – подстегивала ее Косых, – пшена принеси.

– Ира, – тихо звала невестку Звягина.

– Сама принеси, – командовала старуха.

Похожая на ведьму, скорченная полиартритом, лупоглазая Косых точно знала, что надо делать. Свято верила, что вот он, Зяма, дорогу к Господу проложил, а Полька, как про себя называла она Звягину, метаться еще долго будет. А если и чего похуже-то – впадет в тоску неизбывную и сгинет вслед за мужем-то. Смерть, чудилось ей, свой отпечаток оставила не на лице мертвого Зямы, а на Полинином почерневшем лице. Бросить смерти вызов Косых никогда не осмелилась бы – не ее это дело. Ее дело – соломку подкладывать да договариваться, если это возможно.