Счастливец - [92]

— Прекрасно! — сказал тот, пожимая ему руку. — Желаю всего лучшего.

После этого он отправился домой, убежденный, что если даже придется заплатить дьявольски дорого, Поль окажется платежеспособным. Встретив потом одного из других лидеров оппозиции, настроенного несколько скептически, лорд Айрес сказал:

— Как бы то ни было, «слишком джентльменская партия» приобрела кое-что живописное, способное воздействовать на народное воображение.

— Новый молодой Дизраэли?

— А почему бы и нет?

Собеседник, недоверчиво качнув головой, произнес философски:

— Давно уже сломана форма, по которой они отливались.

— Посмотрим, — сказал Френк Айрес, полный веры в Поля.

Тем временем Поль вернулся в свой кабинет и сел писать письмо, которое он прервал на первых трех словах — «моя дорогая принцесса», — когда был позван вниз к лидеру оппозиции. Чернила уже высохли. Он взял другой лист.

— «Моя дорогая принцесса!», — снова начал он.

И сжал голову руками. Что мог он сказать? Обычная вежливость требовала ответа на визитную карточку принцессы. Но писать в формах условной вежливости ей, которую он сжимал в объятиях, чьи уста сливались с его устами в пламенных поцелуях, казалось Полю невозможным. И какой может быть цель его послания? Если София окончательно ушла из его жизни, то всему конец. Ее возвращение могло иметь только одно объяснение, то, о котором так страстно говорила Джен. Вопреки всему, она любила его. Но теперь, утратив все, нагой, во вражде со всем светом, он при всем своем желании не мог обращаться к ее любви. Нет, не он…

Наконец, он написал:

Мадам! Благодарю вас за высокомилостивый поступок вчерашнего вечера, свидетельствующий о вашем неизменном великодушии.

Поль Савелли

Он позвонил и велел переслать записку принцессе Софии, а сам отправился в Хикней-хис позаботиться о похоронах. Вернувшись, он нашел на столе знакомый конверт с короной. В нем заключались следующие слова:

Поль, приходите ко мне. Я буду дома весь день.

София

Сердце Поля стучало. Ее готовность ждать его свидетельствовала о покорности духа, редкой для такого рода женщины. Она протягивала ему руку… Но он остановил взволнованное биение своего сердца. Сказка кончилась. Перед ним была только действительность. Это свидание было опасно, однако он не из тех, кто избегает опасности. Он вышел, нанял кэб и поехал на Берклей-сквер.

Она встала, когда он вошел, и двинулась ему навстречу. Он поцеловал ее руку, но когда хотел освободить ее, то почувствовал, что София задерживает его руку. — «Боже мой! Как плохо вы выглядите!», — сказала она, и губы ее дрожали.

— Я только устал.

— Вы постарели, — она отодвинулась от него со вздохом. — Садитесь. Я думаю, вы догадываетесь, почему я попросила вас приехать. Но это трудно сказать. Я прошу вас простить меня.

— Тут нечего прощать, — ответил Поль.

— Будьте же великодушны: вы знаете, что есть за что. Я оставила вас одного нести ваше бремя.

— Вы были более чем правы. Вы увидели, что я обманщик. Вы были оскорблены во всем, что для вас священно. Я сознательно оскорбил вас. Вам ничего не оставалось, как уйти. Поверьте, что я и не думал упрекать вас. Нет. Я понимал.

— Да, но я не понимала, — произнесла она, разглядывая кольца на своих пальцах. — Да. Вы правы. Я была ранена и, как раненый зверь, бежала в лес. И надеялась, что вы напишете мне. Это было безумно — я знала, что вы не напишете. Потом я почувствовала, что если бы я любила вас, как должна была, то никогда не ушла бы.

— Я считал за лучшее сразу убить вашу любовь!

Она откинулась на подушки, прекрасная и грустная. Со своего места он видел ее нежный профиль, и им овладело страстное искушение броситься перед ней на колени.

— Я тоже думала, что вы убили ее.

— Продолжайте думать так, — сказал Поль тихо.

Она выпрямилась, наклонилась вперед, и он утонул в бесконечной глубине синих глаз.

— А вы? Ваша любовь?

— Я ничего не сделал для того, чтобы убить ее.

— Но я сделала все для этого.

— Нет, вы не могли. Я буду любить вас до моего смертного часа. — Он увидел, как засияли ее глаза. — Я говорю это, — прибавил он холодно, — только потому, что не хочу вам больше лгать. Но это касается лишь меня одного.

— Как вас одного? А обо мне вы не думаете?

Он поднялся и встал у камина, глядя ей в лицо.

— Я думаю о вас все время.

— Послушайте, мой дорогой, — она подняла на него глаза, — поймем же наконец друг друга. Есть ли что-нибудь в вашем происхождении или жизни, чего я еще не знаю? Я хочу сказать, что-нибудь существенное?

— Ничего больше, что могло бы быть интересно, — ответил Поль.

— Так поговорим же раз и навсегда, и от души. Мы с вами принадлежим к числу тех, которые могут сделать это. Итак… Я происхожу из старинного рода, ношу княжеский титул, богата — вы…

— Благодаря смерти моего отца, — сказал Поль во второй раз в этот день, — я тоже богатый человек. Мы можем, таким образом, обойти вопрос о богатстве — если только не говорить о том, что деньги, которые я получаю в наследство, добыты торговлей рыбой. Это предприятие велось моим отцом на своеобразных идеалистических основаниях. Моим долгом будет продолжать его дело, по крайней мере (он внутренне отталкивал мысль о том, что будет покупать рыбу в Биллингсгэте, в пять часов утра) настолько, насколько это необходимо для поддержания его принципов.