Счастливцы с острова отчаяния - [19]

Одна машина лишняя… Да нет, это багажный автобус, что останется почти не загруженным. Все тристанские начальники уехали на машине, кроме Уолтера, который неразлучен со своими. Хлопают дверцы. Все вздрагивают, не без тревоги смотря, как за окнами движется пейзаж. «Держитесь левой стороны» — предупреждает табличка на трех языках автобусы с континента. Первый автобус, где заняли места семьи Неда и Бэтиста, Агата, Джильда Гроуер и семья Элии, их племянники, в том числе малютка Селина, с которой сюсюкает проводница, трогается. Он проезжает под аркой выхода Э 8, над которой высится башня с часами, и перед глазами тристанцев начинают в мрачной мешанине дефилировать события британской истории. Вот мемориал «Мейфлауера», воздвигнутый во славу других «отцов пилигримов», уехавших триста лет назад. Вот памятные платаны, посаженные американцами после второй мировой войны. «Дансинг Мекка» привлекает взгляд Дженнифер, самой неистовой плясуньи острова, единственной тристанской девушки, которая осмелилась сообщить журналисту, что она с удовольствием разучила бы ча-ча-ча. С исказившимся от горя лицом Нед глядит на этот город одинаковых кирпичных домов с выступающими окнами, на этих людей, ждущих открытия баров или карабкающихся в красные автобусы, чьи империалы всегда кажутся слишком низкими. Шевеля губами, Агата медленно расшифровывает надписи на огромных рекламных щитах футбольного тотализатора, возвещающих розыгрыш «семисот тысяч фунтов в неделю»…

— И все эти деньги действительно раздают кому попало? — с возмущением спрашивает она.

— Видимо, да, — отвечает, криво улыбаясь, Нед.

Но вот наконец утешение для Агаты. В небо взмывает какой-то шпиль, указывая на который проводница — обо всем предупрежденная заранее — нежным голосом объясняет:

— Церковь, которую вы видите, — это церковь моряков. Она, как и ваша, носит имя святой Марии.

Но их церковь с фасадом из кусков лавы толщиной в два фута стоит в восьми тысячах миль отсюда под дождем пепла, который, как им внезапно почудилось, снова выпал и здесь. В автобусе становится пасмурно и холодно, как в ноябрьском небе, дождь с которого хлещет по стеклам. Поэтому будет мрачным их маршрут, которым их сейчас везут по 33-му шоссе до Винчестера, затем 31-м и 25-м за Гейрэт, к предназначенному для них заброшенному военному лагерю, где начинаются леса и куда не дотягиваются длинные щупальца большого Лондона.

* * *

Леди Хауэрелл в перчатках и в наброшенном поверх униформы норковом манто — после полудня она дает в Лондоне прием и шофер уже ждет ее во дворе — шепчет, глядя на часы: «У меня еще три минуты», и снимает колпачок с изящной авторучки. Она садится и нервным почерком, весьма ценимым счастливцами, получающими ее приглашения, начинает заполнять тетрадь, на обложке которой значится «Операция Тристан»:

«Организационный центр Кэтергэма взял на себя устройство и управление Пенделл-Кэмпа, временного пристанища эвакуированных. Набрано 24 добровольца, некоторые из старших классов местных школ. Красный Крест оборудовал медпункт, возглавлять который будет миссис Виолета Грэй, жена бывшего врача с Тристана, следовательно, известная островитянам. Эксперт по снабжению, мистер Колин Маккортел, займется проблемами кухни и продуктами; три бригады, находящиеся в его распоряжении, обеспечат в порядке очереди трехразовое питание: в 7.11, 11.15 и 15.19.

Преподобный отец Клемп и (хотя в метрополии никто никогда еще не видел служащего департамента по делам колоний работающим) мистер Дон Айли до новых распоряжений остаются со своими подопечными.

Национальная помощь снабдила нас постельным бельем, мебелью и всем необходимым. Наконец, было создано наше бюро, чтобы координировать всю нашу деятельность. Постоянная дежурная, располагающая телефоном, будет принимать в бюро пожертвования, предложения о работе, давать справки. Все ответственные лица раз в неделю будут собираться для отчета, совещаний, регистрации решений. Бюро будет вести дневник, который я открываю и куда каждый сможет коротко внести свои наблюдения. Э. X.».

* * *

В тот же день, но после обеда Виолета Грей, строгая старшая санитарка, чья женственность исчерпывается красным сердечком непрестанно подкрашиваемых губ, устраивается перед той же тетрадью с опустошенной улыбкой, которую придает ей, после всего содеянного, благотворная усталость. И записывает:

«Нам пришлось сразу же по приезде тристанцев принять многочисленных больных. Переезд в автобусе они перенесли плохо. Но более серьезным нам кажется эпидемия гриппа, поразившая половину беженцев. Внимание, которое их окружало, не позволяет даже предположить, что они простудились. Дело здесь, как я этого опасаюсь, в отсутствии предохранительных прививок. Бактериальной флоры на Тристане почти нет. Нельзя, не подвергая их опасности, изымать людей из родной, от природы асептической среды. В. Г.».

Записав эту мысль, она снова берет перо и прибавляет постскриптум:

«В общем, мы приняли их удачно. Проводницы развели семьи в приготовленные для них жилища: чистенькие, теплые, с табличками на дверях. Волнение островитян, которое было так велико, что казалось, будто все они попали в клинику, несколько улеглось, когда они увидели спешащую к ним навстречу маленькую группу друзей, некогда живших на Тристане».