Счастливая - [76]

— Вы не обратились в службу безопасности, чтобы вас сопроводили домой?

Я расплакалась. В чем еще я виновата?

— Простите, — извинилась я за свои слезы. — Туда можно обращаться после пяти или в ночные часы.

Я поискала глазами Гейл и увидела, что она внимательно смотрит на меня. Уже почти все, говорили ее глаза. Держись.

— Сколько времени прошло с того момента, как вы увидели его на Маршалл-стрит?

— Сорок пять — пятьдесят минут.

— Сорок пять — пятьдесят минут?

— Да.

— Скажите, с того момента по сегодняшний день вы не опознали мистера Мэдисона, верно?

— То есть опознала ли я его в вашем присутствии?

— Опознали ли вы его в ходе официальной процедуры как лицо, совершившее над вами акт насилия?

— В ходе официальной процедуры — нет, но сегодня опознала.

— Сегодня вы его опознали. Скольких чернокожих вы видите в этом зале?

Опасаясь подвоха, я проявила излишнюю поспешность. Истолковала его вопрос как «Скольких еще чернокожих помимо ответчика вы видите в этом зале?» И ответила:

— Ни одного.

Он хохотнул, с улыбкой повернулся к судье, а потом махнул рукой в сторону Мэдисона, сидящего со скучающим видом.

— Не видите ни одного? — с нажимом повторил Пэкетт, словно говоря: «Ну и тупица!»

— Я вижу в зале одного чернокожего помимо… помимо остальных присутствующих.

Он торжествующе осклабился. Мэдисон тоже. Почва уходила у меня из-под ног. Мне в вину ставился еще и цвет кожи насильника, и недостаточный процент представительства его расы в правоохранительных структурах города Сиракьюс, и даже отсутствие других чернокожих в зале суда.

— Помните, как вы давали показания об опознании перед большим жюри?

— Да, помню.

— Это было четвертого ноября, в тот же день, что и опознание?

— Да.

— Вы помните — смотрим шестнадцатую страницу протокола заседания большого жюри, десятая строка — «Какой номер вы отметили при опознании? Уверены ли вы, что это был именно тот человек?» — «Номер пять. Нет, полной уверенности у меня нет. Я колебаласъ между четвертым и пятым, но выбрала пятого, потому что он все время на меня смотрел». Далее тот же присяжный спрашивает: «Вы хотите сказать, у вас нет стопроцентной уверенности?» — «Да, верно». — «Значит, это номер пять?» — «Да, верно». Иными словами, четвертого ноября у вас не было полной уверенности?

И опять я не понимала, что у него на уме. Я совершенно растерялась.

— В чем? В том, что номер пять — это правильный выбор? Ну да, я не была уверена, что номер пять — это правильный выбор.

— Вы, конечно же, не были также уверены и в том, что правильный выбор — это номер четыре, поскольку вы его не выбрали?

— Он на меня не смотрел. А я была очень испугана.

— Он на вас не смотрел?

Каждый слог его вопроса источал безжалостный сарказм.

— Не смотрел.

— Заметили ли вы какие-либо особые приметы у человека, который домогался вас восьмого мая, что-нибудь такое, о чем вы еще не сообщили суду: черты лица, шрамы, отметины и тому подобное — лицо, зубы, ногти, руки или что-то еще?

— Нет, ничего особенного.

Мне хотелось только одного — чтобы это скорей закончилось.

— Вы сказали, что, войдя в парк, посмотрели на свои наручные часы, это так?

— Да.

— Который был час?

— Двенадцать.

— А придя в общежитие, вы тоже посмотрели на часы?

— Нет, не посмотрела. Но я… очень хорошо знала, который час, потому что вокруг были полицейские… но, возможно, и на часы посмотрела: когда я добралась до общежития, было два пятнадцать.

— Когда вы добрались до общежития, было два пятнадцать? После вашего возвращения в общежитие была вызвана полиция?

— Да.

— Когда вы вернулись в общежитие в два пятнадцать, полиция еще не была вызвана?

— Верно.

— Полиция приехала через какое-то время?

— Да. Сразу же после того, как я вернулась в общежитие.

Он меня окончательно измотал. Впечатление было гнетущим: как я ни старалась, последнее слово всякий раз оставалось за ним.

— Продолжим. Согласно вашему официальному заявлению, тот человек вас целовал; это правда?

— Да.

— Один раз, дважды или много раз?

Я хорошо видела Пэкетта. За его спиной сидел Мэдисон, который оживился, услышав такой вопрос. Эти двое могли взять меня голыми руками.

— Раз или два — стоя, а потом, когда он повалил меня на землю, еще несколько раз. Да, он меня целовал.

У меня по щекам катились слезы; губы дрожали. Осушить глаза не было никакой возможности — бумажный носовой платок насквозь пропитался потом.

Пэкетт знал, что сломил меня, и тем удовлетворился. А слезы — это уже был явный перебор.

— Позвольте мне на минутку прерваться, ваша честь.

— Не возражаю, — сказал Горман.

У стола защиты Пэкетт посовещался с Мэдисоном, полистал свой желтый адвокатский блокнот, перебрал папки.

Подняв голову, он обратился к судье:

— У меня все.

Мне сразу стало легче. Но тут поднялся Мастин:

— Позвольте пару вопросов, если суд не возражает.

Я устала, но не сомневалась, что Мастин по мере возможности будет обращаться со мной деликатно. Голос у него звучал жестко; тем не менее я ему доверяла.

Мастин задался целью пропахать территорию Пэкетта и отметить уязвимые места. Он вкратце остановился на пяти пунктах. Во-первых, выяснил, в котором часу я давала показания после изнасилования и ощущала ли усталость. Велел перечислить все без исключения процедуры, которым меня подвергли, и уточнил, как долго я оставалась без сна.