Счастливая куртизанка - [135]

Эта невинная и благородная душа, олицетворение доброты и мягкосердечия, в особенности, когда дело касалось до меня, ничего зловещего не усмотрела в том, что мне сообщила; она просто решила, что Эми удалось каким-то образом утихомирить девицу и наставить ее на ум, так что та согласилась больше не досаждать мне своими преследованиями; чуждая всяким дурным помыслам сама, квакерша не подозревала зла в других и с великою радостью писала мне об этой, по ее мнению, хорошей вести; я-то эту весть приняла совсем по-другому.

Меня ее письмо сразило, как громом небесным; я вся задрожала с ног до головы и стала метаться по комнате, как безумная. Мне не с кем было поговорить, и чувства мои рвались наружу, не находя выхода; долгое время я не могла даже рта открыть, так я была убита. Наконец я бросилась на постель и закричала: «Помилуй меня, господи, она убила мое дитя!» Слезы хлынули потоком, и целый час или более я громко, не переставая, рыдала.

К счастью, мой муж был это время на охоте, так что, дав волю своим чувствам в одиночестве, я понемногу начала приходить в себя. Но как только кончились слезы, меня охватила новая вспышка ярости против Эми; в этой женщине, говорила я себе, сидит тысяча чертей, чудовищ и диких тигров; я укоряла ее за то, что, зная, как мне это ненавистно, помня, как я сама ей все это высказала, и что после стольких лет ее верной службы и дружбы я чуть ли не в толчки выгнала ее из дома за то лишь, что она открыла мне свой роковой замысел, она все же привела его в исполнение.

Вскоре, однако, возвратился мой муж с охоты, и я постаралась привести себя в порядок, дабы скрыть от него мое состояние; но он был слишком чуток ко всему, что касалось до меня, и сразу заметил, что я плакала и что у меня на сердце какая-то забота; он настаивал на том, чтобы я с ним поделилась своим горем. Я, как бы скрепя сердце, начала ему рассказывать, говоря, что не хотела делиться с ним моим горем не столько от того, что оно так сильно, сколько от стыда, что такой пустяк мог так сильно меня расстроить. Огорчена же я тем, сказала я, что моя камеристка Эми так и не возвращается ко мне; что она так дурно обо мне думает, полагая меня столь злопамятной и все в таком роде; короче говоря, опрометчиво погорячившись, я лишила себя лучшей служанки, какую видывал свет.

— Ну что ж, — сказал он, — если это и есть твоя беда, я думаю, она скоро минет: ручаюсь, что не пройдет и недели, как мы получим весточку от госпожи Эми.

На том пока и кончилось. Однако не для меня; ибо я места себе не находила и пребывала в крайнем страхе; я жаждала что-нибудь узнать о всем этом деле. Наконец, я отправилась к моему верному и неизменному утешителю, квакерше, которая и пересказала мне все, что знала, несколько подробнее; при этом добрая, безгрешная квакерша поздравила меня с избавлением от моей невозможной мучительницы.

— Все это хорошо, — сказала я, — но только я хотела бы знать, что меня от нее избавили, прибегнув к средствам справедливым и благородным; но я не знаю, каким образом Эми этого добилась. А что, как она с ней разделалась совсем?

— Побойся бога! — воскликнула квакерша. — Как только тебе могло такое в голову прийти? Ну, нет! Убить ее? Эми говорила бы совсем иначе, коли разделалась бы с ней таким путем; уж тут ты можешь быть спокойна, поверь. У Эми и в мыслях такого не было, помилуй! — И, слушая добрую квакершу, я и сама решила выбросить эти мрачные мысли из головы.

Но только ничего из этого не вышло; мысли сами так и теснились в моей голове: ни днем, ни ночью я ни о чем другом не могла думать; в душе моей царил ужас, а к Эми, на которую я смотрела как на убийцу, я испытывала столь великое омерзение, что, явись она тогда передо мною, я бы на основании одних лишь подозрений немедленно отправила ее в Ньюгейт[140], а то и еще куда похуже; право же, я, кажется, была бы способна убить ее своими руками.

Что до несчастной девицы, то она все время стояла у меня перед глазами; я ее видела и днем и ночью; теперь, когда она перестала преследовать меня во плоти, образ ее преследовал мое воображение; оно рисовало ее мне в сотнях разных положений и поз; во сне ли, наяву, она все время была со мной. То я ее видела с перерезанным горлом; то с отрубленной головой и проломленным черепом; то ее тело свисало с чердачной перекладины; то она являлась мне. в виде утопленницы, всплывшей на поверхность огромного озера в Кемберуэлле[141]. Все эти образы были ужасны; и, что хуже всего, я и в самом деле ничего не могла об ней узнать: я посылала к жене капитана в Редрифф, но та ответила, что она отправилась к своим родственникам в Спитлфилдс. Я послала туда, там сказали, что она, точно, была у них три недели назад, но что уехала в карете вместе с дамой, которая ей все время оказывала покровительство; куда же она уехала, они не знают, ибо та с тех пор у них не появлялась. Я вновь послала к ним гонца с просьбой описать особу, с которой она уехала; описание их было столь исчерпывающим, что не оставляло никаких сомнений: то была Эми, и только она.

Я снова послала в Спитлфилдс сказать, что госпожа Эми, с которой она уехала, рассталась с нею часа через два или три и советовала им приняться за розыски, ибо имела причины опасаться, что ее убили. Я напугала их до невозможности. Они решили, что Эми повезла ее, чтобы вручить ей деньги, к что когда она от той возвращалась, кто-нибудь последовал за ней, ограбил ее и убил.