Счастливая куртизанка - [126]

После того, как мой муж с такой предупредительностью отказался ради меня от своих планов, мы положили выехать на следующий день поутру. Я предложила мужу, если только он не возражает, поехать в Тэнбридж[132]; будучи покорен моей воле во всем, он охотно с этим согласился, прибавив, однако, что если бы я не назвала Тэнбридж, он предложил бы Ньюмаркет[133], где, сейчас находится двор и можно увидеть, много интересного. Я еще раз слукавила, сделав вид, будто согласна ехать туда, раз ему это угодно, меж тем как на самом деле я бы и за тысячу фунтов не рискнула показаться в месте, где пребывает двор и где столько людей могли меня узнать. Поэтому, поразмыслив, я сказала мужу, что в Ньюмаркете, по всей видимости, будет очень много народу и мы вряд ли найдем, где остановиться; что до меня, прибавила я, то ни двор, ни толпа не представляются мне интересным развлечением, и если бы я поехала, то только ради него; если же он не возражает, продолжала я, то мне кажется лучше отложить поездку в Ньюмаркет до другого времени; так, когда мы поплывем в Голландию, мы отправимся из Гарвича и можем перед тем завернуть в Ньюмаркет и Бери и оттуда двинуться к морю через Ипсвич[134]. Мне без труда удалось его отговорить, как, впрочем, всегда удавалось отговаривать от всего, что было мне не по душе. Итак, с величайшей готовностью, какую только можно вообразить, он заверил меня, что на следующий день с самого утра мы с ним отправимся в Тэнбридж. Я преследовала двоякую цель — во-первых, помешать моему супругу видеться с капитаном, а во-вторых, самой поскорее убраться — на случай, если эта дерзкая девчонка, которая отныне сделалась для меня хуже чумы, вздумает, как полагала моя квакерша (и как оно и случилось несколько дней спустя после моего отъезда), вновь меня проведать.

Итак, поскольку отъезд мой был делом решенным, мне теперь предстояло научить моего верного друга — я имею в виду квакершу, — что сказать злодейке (ибо отныне она в самом деле сделалась моим злым гением) и как с ней обращаться, если она повадится сюда ходить.

Я подумывала оставить в помощь квакерше также и Эми, ибо она отличалась замечательной находчивостью в трудных обстоятельствах, да и сама Эми уговаривала меня ее оставить. Однако, не знаю почему, какие-то скрытые силы в моей душе этому воспрепятствовали; я не могла на это решиться из страха, как бы жестокосердая негодница не разделалась с моею дочерью, а одна мысль об этом была невыносима моей душе; впрочем, впоследствии, как о том будет рассказано подробнее, Эми удалось осуществить свой замысел.

Это верно, что я жаждала избавиться от своей дочери, как жаждет больной избавиться от лихорадки, что треплет его уже более трех суток; и если бы та нашла смерть честным, как я это называла, путем, иначе говоря, если бы умерла от какого-нибудь недуга, я бы не слишком много слез пролила над ее могилой. Но я не настолько закоснела в злодеяниях, чтобы пойти на прямое убийство, тем более на убийство родного дитяти, нет, я и в мыслях не имела столь чудовищного намерения! Но, как я уже сказала, Эми все это проделала впоследствии без моего ведома, за что я ее прокляла всей душой — и это все, что мне оставалось; ведь если бы я набросилась на Эми, я бы погубила себя окончательно. Впрочем, эту трагическую историю следует рассказать пространней, а сейчас для нее нет места. Возвращаюсь к моему отъезду.

Милый мой друг квакерша была женщиной весьма доброй, но при этом и чрезвычайно правдивой. Для меня она была готова на все, что не выходит за пределы честности и добропорядочности. Она просила меня даже не сообщать ей о моем местопребывании, дабы с чистой совестью сказать моей девице, если та придет, что оно ей неизвестно; для вящей убедительности я разрешила квакерше сказать, что из моих разговоров с мужем она поняла, будто мы намеревались ехать в Ньюмаркет. Это квакерше понравилось. В остальном я предоставила ей действовать по ее собственному усмотрению; единственное, о чем я ее попросила, — это не поощрять девчонку, если та вздумает распространяться о своем житье на Пел-Мел; напротив, говорила я, следует ей дать понять, что все мы были в некотором недоумении, слыша, с каким видимым удовольствием она смакует подробности этого житья; я просила ее сказать также, что миледи (то есть я) отнюдь не в восторге от того, что в ней находят сходство с какой-то куртизанкой, актеркой и так далее. Быть может, сказала я, такая отповедь заставит ту в дальнейшем попридержать свой язычок. Хоть я и не сказала моей квакерше, как адресовать ко мне письма, у ее служанки я, однако, оставила для нее запечатанный конверт с адресом, по которому она могла снестись с Эми, а таким образом и со мною.

Дня через два или три после моего отъезда моя неугомонная девица притащилась к дому квакерши справиться о моем здоровье, узнать, намерена ли я ехать и так далее. Мой преданный друг квакерша оказалась на ту пору дома и приняла ее весьма холодно, в дверях: леди, которую та, имеет в виду, сказала она, уехала.

Обескураженная таким приемом, девица поначалу некоторое время мялась в дверях, соображая, что бы такое сказать, однако, заметив выражение принужденности на лице квакерши, словно та только и ждет, как отделаться от гостьи и закрыть за нею дверь, она почувствовала себя уязвленной. Между тем осторожная квакерша не пригласила ее в дом оттого, что опасалась, как бы девица, обнаружив, что они одни, не сделалась слишком развязной; к тому же, рассудила она, чем холоднее она ее примет, тем это будет приятнее для меня.