Счастливая куртизанка - [118]

Но и это еще не все. Несколько дней спустя после визита квакерши, во время которого та им рассказала о моем недомогании, они обе — капитанша и моя дочь (которую она именовала сестрицей) — под видом участия явились меня навестить, сам же капитан проводил их до дверей моего дома, а затем отправился по своим делам.

Если бы, по счастью, моя добрая квакерша не забежала ко мне наверх перед тем, как впустить их в дом, они бы застигли меня в гостиной и, — что в тысячу раз хуже, — увидели бы со мною Эми; в таком случае мне, пожалуй, не осталось бы иного выхода, как позвать мою дочь в другую комнату и открыться ей, что было бы, конечно, безумием.

Однако квакерша, которую мне послала счастливая звезда, увидела их, когда они подходили к дому; одна из них уже поднесла руку к шнуру колокольчика; квакерша, однако, вместо того чтобы открыть им дверь, вбежала ко мне в некотором замешательстве и объявила, кто к нам идет; Эми тотчас поднялась с места и выбежала из комнаты вон, я последовала за ней, наказав квакерше подняться ко мне, как только она впустит посетительниц.

Я хотела было попросить ее сказать, что меня нет дома, но одумалась: после всех разговоров о моем нездоровье это могло бы показаться странным; к тому же я слишком хорошо знала мою честную квакершу, знала, что за меня она готова в огонь и в воду, но вместе с тем лгать в глаза ни за что бы не согласилась; да у меня самой язык не повернулся бы ее просить об этом.

Проводив их в гостиную, квакерша поднялась ко мне, где, едва успев перевести дух от испуга, мы с Эми поздравляли себя с тем, что и на этот раз Эми не была застигнута со мною.

Гостьи нанесли мне визит по всем правилам этикета, и я приняла их столь же церемонно и чинно; два-три раза, впрочем, я, как бы ненароком, выразила опасение, что не буду в состоянии плыть в Голландию, во всяком случае к тому сроку, когда капитану придет время отчаливать; при этом я изъявила вежливое сожаление, что таким образом лишу себя удовольствия путешествовать в их обществе и пользоваться их услугами; я дала им понять, будто рассчитываю дождаться возвращения капитана и поехать с ним следующим рейсом; но тут квакерша тоже вставила словечко, сказав, что к этому времени дело, навернете, зайдет слишком далеко (она хотела сказать, что я уже буду на сносях) и что я, может, и вовсе не рискну ехать, в каковом случае (сказала она с радостной улыбкой) она надеется, что на время родов я воспользуюсь ее домом; такой оборот придал разговору больше натуральности, что было неплохо.

Меж тем пришло время объявить мужу о моем состоянии; впрочем, сейчас мне эта забота была не в заботу. Поговорив, как водится, о том! о сем, моя шальная девчонка вдруг принялась за прежнее: два, а то и три раза она заводила разговор о моем сходстве с какой-то дамой, которую она якобы имела честь знать, когда жила в другом конце города; сходство это, утверждала она, было столь разительно, что она не могла на меня взглянуть без того, чтобы та дама не пришла ей тотчас на ум. Временами мне казалось, что девчонка вот-вот расплачется: опять и опять возвращалась она к этому предмету, и я увидела, что у нее и в самом деле на глаза навертываются слезы. Уж не умерла ли дама, о которой она вспоминает с таким участием, спросила я. Услышав ответ, я впервые за все время вздохнула свободнее. Да, отвечала девчонка, вернее всего, той дамы и в самом деле нет в живых.

Впрочем, облегчение мое было непродолжительным и вскоре сменилось отчаянием, ибо у моей негодницы язык оказался, что называется, без костей. По всей видимости, она в свое время рассказала своей подружке все, что только удержалось в ее башке: и о Роксане, и о моей веселой жизни в другом конце города. Поэтому в любую минуту можно было ожидать очередного губительного взрыва.

Когда нагрянули мои гостьи, я сидела в дезабилье — на мне было нечто вроде просторного платья или утреннего капота, но на итальянский манер: он обрисовывал тело более, чем это принято нынче, и, быть может, более, чем то было бы прилично, если бы я ожидала мужское общество; дома же, среди своих, он был вполне пристоен и особенно удобен в жаркую погоду; я лишь немного причесалась, переодеваться же не стала: поскольку меня уже отрекомендовали как больную, то этот наряд как нельзя лучше подходил к моему состоянию.

Однако это мое платье или капот — правда, очень богатый, из зеленой французской камки с разводами — вызвал у девчонки приступ болтливости, а ее сестрица, как она величала свою подружку, всячески подстрекала ее на разговоры: так, рассматривая мой капот и восхищаясь изяществом его покроя, тонкостью ткани, благородством отделки и так далее, моя девица, обращаясь к сестричке (жене капитана), говорит: «Точно в таком наряде, — говорит она, — танцевала та дама, о которой я тебе рассказывала».

— Как? — воскликнула капитанша. — Та самая леди Роксана, о которой ты мне прожужжала все уши? Ах, это прелестнейшая история и миледи, наверное, будет интересно ее послушать!

Делать нечего, мне пришлось присоединиться к просьбам капитанши, меж тем как за одно упоминание ненавистного имени Роксана я от души желала бы отправить рассказчицу на небо или в преисподнюю — для меня это было все едино, лишь бы избавиться от девчонки и ее истории: ибо когда та принялась описывать мой турецкий наряд, сметливая и проницательная квакерша, при всем ее ко мне доброжелательстве, представляла для меня большую опасность, нежели эта безмозглая девчонка. Нечего говорить, если бы я в свое время посвятила квакершу в историю моей жизни, я бы скорее решила довериться ей, чем девчонке; больше того, с ней я себя чувствовала бы совершенно спокойно.