Счастлив как бог во Франции - [45]

Я забыл сказать, что через десять лет после войны у меня возникли проблемы со слухом. У меня сложилось впечатление, что мои собеседники с каждым днем все больше и больше отдаляются от меня; я не сомневался, что рано или поздно я совсем оглохну. Тем не менее, это не мешало мне путешествовать. Я постоянно пользовался поездом, потому что самолет был для меня слишком дорогим, да и по состоянию здоровья врачи не советовали мне летать. А в поезде я мог проводить, не уставая, сколько угодно времени. В вагоне я чувствовал себя зрителем в зале кинотеатра. Окно купе было для меня экраном, на котором демонстрировались пейзажи Европы от Парижа до Рима, от Рима до Берлина и многое, многое другое. А если в поезде был вагон-ресторан, я оказывался на верху блаженства. Долгие часы я наслаждался видом холмов и озер, тонул взглядом в глубоких речных долинах, поднимался на скалистые хребты. Проносившиеся за окном ландшафты, как мне казалось, не были помечены печальными воспоминаниями, тогда как города все еще старались стереть из своей памяти годы безумия. Это напоминало мне уборку в доме на следующий день после того, как в нем случилась страшная трагедия.

32

В тот день я был в Марселе. В канун какого-то праздника вокзал Сен-Шарль был забит пассажирами, стремившимися в Париж. У меня с собой был чемодан, тяжеленный, будто штанга тяжелоатлета. Платформа казалась мне бесконечной. Мое место было в первом вагоне, сразу за локомотивом, мирно выпускавшим струйки пара в ожидании сигнала к отправлению. Я задыхался. Ручка чемодана резала пальцы. Конечно, к нагрузке многое добавлял и мой собственный вес. Я остановился, чтобы перевести дух. Опустив чемодан на землю, я выпрямился и оказался нос к носу с Реми, ничуть не изменившимся по сравнению с днями, которые я провел в доме его матери в самом начале своей карьеры партизана. Я с некоторой завистью подумал, что ему наверняка удастся до последних дней сохранять свой юный облик. Он не сразу узнал меня; надо сказать, что за послевоенные годы я внешне изменился гораздо сильнее, чем этого можно было ожидать, учитывая мой возраст.

— Ну и как, вы нашли тогда свою лошадь?

Он прищурился, присматриваясь ко мне; потом на его губах зазмеилась улыбка хищника, готового к нападению, что всегда придавало ему несколько высокомерный вид. Потом он рассмеялся:

— Смотри-ка, а ведь тогда ты был таким тощим! Похоже, мирное время идет тебе на пользу.

Мы были рады, увидев друг друга уцелевшими после всего пережитого.

— Куда это ты направляешься? — поинтересовался я.

— В Париж.

— Ты в каком вагоне?

— В двенадцатом.

— Что, если мы поедем вместе?

— Конечно!

Я окликнул кондуктора:

— Мы с другом оказались в разных вагонах. Вы не могли бы нам помочь?

Кондуктор взял наши билеты с видом человека, у которого случилось внезапное расстройство желудка. Потом он достал свою записную книжку. Мы стояли неподалеку от моего вагона.

— Если бы у вас нашлось место в двенадцатом, было бы просто замечательно.

Он взглянул на меня с видом большого начальника, и его рот скривился от усилия, связанного с важностью проблемы.

— Я могу разместить вас в первом вагоне. Это все, что в моих силах. Сожалею, но двенадцатый вагон переполнен.

Он поменял билет Реми, и мы направились к голове поезда, мой приятель впереди, а я за ним, потный и пыхтящий.

Через час после отправления поезда, когда наступило время обеда, я почувствовал, что умираю от голода. Реми, чересчур заботливо относившийся к своей фигуре и своему кошельку, успел перехватить сандвич прямо на перроне. Поэтому он сначала воспринял мое предложение посетить вагон-ресторан без особого энтузиазма. Однако, увидев мое состояние, согласился.

За столиком, уставленным тарелками, мы обменивались воспоминаниями до позднего вечера. Он рассказал, что его мать вскоре после моего ухода была арестована как участница голлистского Сопротивления. В январе 44-го ее депортировали в Бухенвальд, откуда она уже не вернулась. Ее решительный взгляд, волосы, заколотые на затылке, и весь ее благородный облик так отчетливо возникли в моей памяти, словно мы расстались только вчера. Вспомнив об этой женщине, я быстро переключился на воспоминания о Миле, и мне стало очень грустно. Пришлось заказать еще одну бутылку бургундского, чтобы продолжить с его помощью уничтожение отварного налима.

За весь вечер мы ни разу не упомянули, даже не намекнули о моей первой жертве, об убийстве, совершенном мной на мирной деревенской дороге и до сих пор заставлявшем меня по ночам то и дело просыпаться с криком. Может быть, мы в конце концов и коснулись бы этого прискорбного события, но неожиданно раздался сильный грохот, потрясший поезд, словно взрыв крупной авиабомбы, и состав резко остановился. Послышались дикие вопли перепуганных пассажиров. Потребовалось минут десять, прежде чем мы узнали, что случилось. Оказалось, что взорвался паровоз, и несколько первых вагонов сошли с рельсов.

Мы остались в вагоне-ресторане, убежденные, что самое страшное уже позади. В окно с выпавшим стеклом мы видели вереницу пассажиров, бегущих вдоль состава; они явно были охвачены той же паникой, что и во время массового исхода из Парижа в начале войны. Реми поинтересовался о произошедшем у одного из бегущих, стремившегося неизвестно куда с вытаращенными глазами и волочившего за собой наполовину раскрывшийся чемодан.