Счастлив как бог во Франции - [40]

Он встал и вежливо попрощался со мной. На всякий случай.

28

Франция коллаборационистов, считавших, что они поступали правильно, следуя своим политическим идеалам, постепенно уступала место стране тех, кто во время войны старался сохранить нейтралитет. Тех, кто ползал на брюхе по луже, как пес, старающийся показаться незаметным и жалким. Когда опасные времена прошли, они выбрались из лужи мокрые, жалкие и тощие, словно изголодавшиеся левретки. Но они стали пытаться восстановить свое довоенное положение в обществе. И их становилось все больше. Во время войны они негромко кричали «смерть нацистам» ночью в одиночестве в своем подвале; теперь же они придумывали себе биографию участников Сопротивления, пользуясь тем, что настоящие партизаны постепенно замыкались в молчании, характерном для тех, кто много пережил и не хочет трепаться об этом на каждом перекрестке.

В то время как война на востоке приближалась к Германии, у нас принялись за чистку. Пистолетами и ножницами. Страна постепенно освобождалась от предателей. Не только потому, что справедливость должна восторжествовать вопреки всему, но и потому, что мертвый предатель не может выдать своих сообщников. Некоторые прилагали усилия, чтобы восстановить мир в черных и белых тонах, а я продолжал видеть его таким, каким он был на самом деле: от грязно-серого до антрацитово-черного.

У меня даже мелькнула мысль присоединиться к тем, кто должен был нанести противнику последний удар за Рейном. Но потом я отказался от этой идеи, не столько потому, что и так сделал для победы более чем достаточно, сколько потому, что боялся разминуться с Милой, если она жива и возвратится домой. Кроме того, я не хотел попасть в подчинение какому-нибудь офицеришке, который будет считать, что может научить меня сражаться с нацистами.

Однажды утром я получил письмо от адвоката, который обнаружил мои следы в документах компартии. Меня просили выступить в качестве свидетеля на процессе одного полицейского, обвиненного в сотрудничестве с немцами. Мне даже обещали возместить все затраты на поездку в город, с которым у меня были связаны воспоминания о самых опасных днях моей жизни. Я вспомнил, что у меня сохранился адрес девушки по имени Жаклин, забеременевшей от погибшего немецкого подводника. Теперь мне представлялась возможность выполнить оба моих обещания: первое, данное моряку-подводнику, и второе, данное французу-полицейскому в тот день, когда нас отправляли в концентрационный лагерь.

Меня поселили в небольшой дешевой гостинице, в которой все словно было предназначено для того, чтобы отбить у клиентов желание надолго обосноваться в ней. Гостиница находилась в двух шагах от мансарды, моего убежища, где я пережил романтическую идиллию с Милой, идиллию, о которой она так и не узнала.

Мне показалось, что освобождение ничего не изменило для обывателей. Тот же постоянно озабоченный вид, то же отсутствие интереса к пустым витринам. Но теперь меня уже не настораживал случайно брошенный взгляд какого-нибудь прохожего.

Дворец правосудия походил на большой универмаг в день распродажи. Множество посетителей устремлялось одновременно во всех направлениях, и их голоса сливались в сплошной рокот, гулко резонирующий под величественными сводами. Эта особенность, характерная для соборов, вероятно, была специально предусмотрена строителями с той же целью, что и для церквей — внушить людям страх и почтение к власти. У меня же от этой суеты закружилась голова.

Судьи строго соблюдали французские законы. Соблюдали с той же старательностью, с которой они несколькими неделями раньше соблюдали антисемитские законы нацистов. Я пришел к 9 часам утра, как предупредил меня адвокат, но никому не понадобился до 3 часов пополудни. Наконец, какой-то служащий пригласил меня в небольшую комнату, чтобы установить мою личность. Я назвал настоящую фамилию, под которой фигурировал в деле как свидетель. Когда он попросил документы, я протянул ему фальшивые. Он посмотрел на меня так, словно я нанес ему смертельное оскорбление. Потом он отвел меня в приемную, где я снова просидел около часа. Появился адвокат, обливавшийся потом и сильно расстроенный. Он сообщил мне, что мое свидетельство было признано недействительным, поскольку не было уверенности в моей личности. Он передал мне небольшую сумму в качестве возмещения моих расходов и вернулся, раздосадованный, в зал заседаний. Я так и не увидел полицейского, который еще недавно решал, кому жить, а кому умереть.

Жаклин жила в центре города, в небольшом ветхом здании. Я позвонил без особой уверенности, что застану ее дома. Когда же она открыла мне, я понял, что мне нечего было опасаться. Безволосой головой она походила на своего младенца. Прячась от дневного света за плотно закрытыми ставнями, она старалась скрыть покрывавшие лицо следы побоев, многочисленные синие и фиолетовые синяки. Тем не менее я разглядел, что она была красивой. Ее обвинили в том, что она сожительствовала с немцем, то есть, в том, на что в то время согласилась вся страна. Только если она делала это по любви, то страна исходила исключительно из шкурного интереса. По ее поведению, прежде всего, по тому, как она держалась, стараясь плотно сжимать колени, я понял, что некоторые добрые самаритяне сочетали приятное с унижением, которое они считали необходимым. Она негромко поблагодарила меня голосом глубоко виноватого существа. Отец ребенка рассказывал ей обо мне как о французе, на которого она может рассчитывать. Она задала мне несколько вопросов о человеке, которого она любила так недолго, словно я мог таким образом продлить ее кратковременное счастье. Подводник даже сказал ей, будто мы были друзьями, надеясь, что таким образом он будет несколько ближе к ней. Я мало что помнил о вечерних попойках в таверне, на которых он и его товарищи главным образом старались не думать о своей близкой гибели. Я сказал Жаклин, что мне запомнился отличный веселый парень. Как и большинство его товарищей по несчастью. Уходя, я оставил ей немного денег; весьма кстати оказались деньги, переданные мне адвокатом. И я обещал и в дальнейшем помогать ей, если возникнет такая необходимость. Когда она предложила мне стать крестным отцом ребенка, я отказался, сославшись на то, что я неверующий. Но я заверил ее, что если с ней что-нибудь случится и ребенок останется один, я позабочусь о нем.