Счастье Зуттера - [7]

— Я получаю анонимные звонки, — признался он знакомым, и вызвал этим шквал любопытных рассказов из их собственного опыта. Не нашлось никого, будь то мужчина или женщина, кто не вспомнил бы какую-нибудь историю на эту тему. Одному кто-то сопел в трубку, а потом начинал кряхтеть и стонать. Другому чей-то голос на соответствующем жаргоне грозился скоро прийти, ожидал, что объект приставаний обрадуется этому, и обещал неслыханные удовольствия, если встреча состоится. В третьем случае хулиган в омерзительных, всегда одних и тех же выражениях требовал от своих жертв разделить с ним его похотливую страсть.

Во всяком случае, эти свидетели слышали своих мучителей, более того, давали им выговориться. У Зуттера никто в трубку не сопел и не кряхтел, ни разу не подал голоса, даже не давал возможности спросить, кто звонит. Насколько регулярны и точны по времени были эти звонки, настолько же неуловимой оставалась звонившая. Ибо Зуттер с некоторых пор стал думать, что голос, который он ни разу не слышал и не мог поймать ни на какие уловки, принадлежит женщине.

Спиритизмом он не увлекался и не верил, будто Руфь может воспользоваться телефоном, чтобы «явиться» ему, как называли предки Зуттера, крестьяне, передачу вестей из другого мира. Тем не менее, когда приближалось время звонка, он стал внимательно наблюдать за кошкой. Но кошка в лучшем случае шевелила краешком уха, а если спала, то и вовсе никак не реагировала на звонок.

Несколько раз Зуттер, стараясь не шуметь, в одиннадцать вечера исследовал ближайшие окрестности дома; держа в руке карманный фонарик Руфи, он готов был в любой момент направить яркий пучок света на любой подозрительный предмет, на малейшее движение. Его в первую очередь интересовали места, откуда можно было вести наблюдение за людьми в доме — правда, только теоретически, так как, оставаясь поздним вечером в освещенной комнате, он плотно задергивал занавески; в отличие от голландцев или аквариумных рыбок он не любил выставляться за стеклом. Он начал вести дневник о своей ставшей вдруг богатой событиями пещерной жизни. Расчертив страницу, он записывал, в какой момент, на каком расстоянии от телефона его застал звонок и сколько раз он прозвучал. В этой последней рубрике оставалось ставить только кавычки и черточки, так как после вторника, двадцать третьего ноября, звонок сохранял привычку тренькать лишь дважды. Зуттера удивляла только одна техническая деталь. Тот, кто набирает номер, не знает, сколько раз звонит телефон у абонента; сигнал, который он слышит, не соответствует звонкам на другой стороне. Но незнакомка звонила Зуттеру не только точно в одно и то же время, но и ровно по два звонка, ни больше ни меньше, а потом как отрезало.

Если не веришь в привидения, поневоле начнешь думать о фантастически разработанной системе слежки, с подслушивающими устройствами, чувствительными к теплу датчиками и сигнализаторами движения, настроенными к тому же именно на него, Зуттера. Если и нашелся где-то дурак, который из-за Зуттера шел на такие расходы, то почему он ограничивался только примитивным двойным звонком? Боялся выдать себя? В таком случае кого или чего он остерегался?

В начале декабря Зуттер, преодолев свою крайнюю нелюдимость, уже не отказывался от приглашений посидеть у камина с Фрицем и Моникой. Когда заканчивался групповой сеанс, он участливо наблюдал за тем, как они все еще продолжали свою игру. Но каждый раз он возвращался в «Шмели», чтобы быть готовым к звонку в семнадцать минут двенадцатого. Он называл его «знаком» и уже не пытался узнать, что от него хотят. Но он почувствовал бы себя виноватым, если бы разочаровал звонившего. Пропустить звонок было невозможно, он раздавался только тогда, когда Зуттер был в комнате, то есть «знак» вел себя совсем не так, как смерть в трактовке Сократа: пока человек в помещении, знак не может быть смертью; но если она появляется, то человека там наверняка уже нет. Поэтому Зуттер мог не просто без опаски идти на встречу со знаком — звонок стал частью его жизни.

Со своей стороны знак говорил о том же. Он был настроен на распорядок дня, сложившийся еще при жизни Руфи, и с такой строгостью придерживался его, что это поднимало Зуттеру настроение и трогало его, как непременное, хотя и лишнее, напоминание матери своему уже взрослому сыну. Звонившая приходила в дом, чтобы заставить его с точностью до минуты вспомнить о прежних привычках. Она напоминала ему, когда заканчивать день. Она упорядочивала его время отдыха и помогала обуздать свойственную депрессивным состояниям сонливость и болезненную страсть к чтению. Знак напоминал о том времени, когда сказки оказывали свое действие; когда он в определенный момент начинал надеяться, что Руфь незаметно для себя избавилась от боли и обрела покой, которого она тщетно искала днем. Тогда голос его становился тише, потом затихал совсем, и он, следуя взаимной договоренности, неслышно прокрадывался в спальню, не забыв накрыть задремавшую в кресле жену одеялом из верблюжьей шерсти.

После этих горестных, требовавших душевного напряжения дней и недель раздававшийся в двенадцатом часу ночи двойной звонок был уже не раздражающей помехой, а мягким напоминанием. Случалось, уже в полудреме, выключив свет и открыв шторы на окнах, он смотрел на мерцающий небосвод и занимался странными вычислениями. Время звонка состояло из двух простых чисел: 23 и 17. Если их сложить, получалось еще одно простое число — 13. Если же смотреть по циферблату, то выходило два простых числа — 11 и 17, а сумма цифр составляла 10, то есть основу десятичной системы. Добавив к ней два позывных сигнала, он получал 12, количество месяцев в году, знаков зодиака и апостолов. Так как получаемый им знак, по всей видимости, не имел никакого значения, Зуттер мог толковать его так, как хотел. В 2317 году произойти что-либо просто не может; к тому времени мир, который мы, как нам кажется, знаем, уже, наверное, погибнет, если мы радикальным образом не изменим знаний о самих себе. Но что могло случиться в 2317 году