Счастье - [10]

— Да как же не важно? — Миша ловко хлопнул рюмку водки, запивая пельмени. — Ну, я тебе водки не предлагаю. На голодный-то желудок.

Напрасно. Таня сейчас бы от рюмки не отказалась. Если бы Миша предложил, конечно. Почему-то он выглядел таким человеком, с которым совершенно не страшно пить водку — ни под мостом, ни в забегаловке. Но почему Миша производил именно такое впечатление, она даже себе объяснить не могла. И тем более она не задумывалась, что же такое случилось, что Миша решил ее угостить.

От пельменей она раскраснелась и будто немного опьянела. До такой степени, что даже оставила в закусочной связку книг, чего прежде в принципе не могло случиться. Однако все же случилось.

Так они стали с Мишей дружить. Водки он ей больше не предлагал, видно, понял, что ее интересуют более высокие предметы, однажды даже пригласил ее в театр на спектакль о сплавщиках леса. Ну, там, про сложности выполнения плана и производственную любовь. Таня опять выклянчила у Зины Белогуровой платье, правда, уже не зеленое, а красное. И оно оказалось ей чуть маловато, выходит, Таня с зимы слегка поправилась, Зина даже спросила: «А ты не беременная?» Ей самой Миша нравился и другим девчонкам тоже. Поэтому они, наверное, ожидали, что Миша бросит Таню с ребенком, и тогда Третьяковой точно конец. Потому что у нее на свете нет ни одной родной души, а техникум она еще не окончила, ну и куда пойдет с дитем?

Таня тогда ничего не ответила Зине, только плечами передернула, но на перемене подошла к портрету Сталина, который висел в столовой, и мысленно обратилась к нему: «А вот что, если...» Их так учили в техникуме, что в любой ситуации нужно равняться на товарища Сталина, как бы он поступил. Когда Таня ходила в школу на практику, дети в классе приветствовали ее хором: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Хотя товарищ Сталин, безусловно, не бросил бы беременную девушку, стыдно даже о таком спрашивать. Поэтому Таня смутилась собственных мыслей и быстренько отошла от портрета.

Потом, Таня же не была беременная, вообще ничего такого у них с Мишей не было. Просто она устроилась подрабатывать посудомойкой в кафе «Одуванчик» и по вечерам подъедала за посетителями, вот и нарастила бока. Случались такие клиенты, что назаказывают себе и первое, и второе, и три салата. А сами сразу накачаются, и блюдо нетронутым остается. Ну или почти нетронутым. Так, сбоку вилкой поковыряют. Что же, хорошую еду в помойное ведро отправлять? Хоть бы свиней держали при этом кафе, вон как у них в детском доме, там все в дело шло...

На этом спектакле про сплавщиков Миша хохотал так, что с заднего ряда на него шикали: «Не мешай смотреть!» — причем Таня никак не могла понять, что там такого смешного, и Миша ей в тот день даже разонравился. И можно было вообще на этом дружбу закончить, потому что они с Мишей только целовались, и больше ничего. Но потом, после спектакля, Миша, распаленный искусством, пошел Таню провожать до общежития, и когда они уже дошли — ну, там дровяные сараи стояли во дворе, — так вот, Миша ее в закутке к стенке прижал и лапать стал через пальто, да так грубо еще, что она чуть не закричала. Но тут же подумала, что это, наверное, хорошо, когда парень к ней пристает. Значит, любит, наверное.

А потом какая-то бабка из-за сарая вывернула, за дровами на ночь глядя пошла. И как заголосит: «Ах вы, охальники! Нашли место лизаться!» Только тогда Миша от нее отлип, вздрогнул, у него даже ушанка на затылок сползла и на землю упала.

— Ладно, Тань, беги домой! Мне ж завтра к восьми на смену. — Миша Веселов, подняв шапку и чмокнув Таню на прощание в щечку, дунул на последний автобус.

Таня подумала, какое же это счастье, что Миша Веселов ее любит.

6.

Миша так и ходил на смену к восьми, а возвращался поздно вечером, ужинал, слушал по радио последние известия, курил на кухне в форточку и ложился спать. По выходным долго валялся в постели, вставал опухший от сна, сразу брался за сигарету, а после обеда, случалось, выпивал с приятелями. Хорошо, хоть ближе к ночи не буянил, а тут же отрубался, едва рухнув на постель.

Мать его Галина Ивановна в такие моменты, отвернувшись к печке, повторяла, словно молитву: «Сын-то у меня отличный, отличный...» Это означало, что не ту женщину сын в родительский дом привел, ох не ту.

Таня знала, что свекровь сразу ее невзлюбила, хотя Таня старалась ей понравиться. Не грубила, от домашней работы не отлынивала, даже перед самыми родами дров наколола и тяжелый бак с водой на плиту подняла. И когда Васька родился, не пыталась сослаться на то, что не высыпается. Галина Ивановна с утра на работу соберется, накажет, что нужно сделать к ее приходу: «Ты-то вон не работаешь», а Таня и вертится между плитой и ребенком. Три месяца Ваське исполнилось — пришлось в ясли отдать, сама на работу вышла — учителем младших классов. Благо школа через дорогу была. Уроки кончатся, три минуты — и дома. Только как свекровь со своей почты возвращалась, спокойная жизнь кончалась. Даже тетрадки Тане, Татьяне Петровне, проверять мешала: «Чего расселась? Заводы стоят, а она...»