Счастье - [14]

Закончилось тем, что вызвали врача. Виталия осматривали, и он больше не сопротивлялся - к этому времени вспышка уже прошла, он вновь погрузился в апатичное состояние; бормотал что-то, что хотели от него услышать; и вот, с наступлением сумерек, на коленях вымолил прощения у Вики, и предварительно поклялся, что подобная выходка больше никогда не повторится. Это ведь Вика хотела, чтобы он молил на коленях - глупая бабья спесь, вычурность, театральность; она ведь и сама понимала - в глубине души своей понимала, что все это не по настоящему, что и не может быть по настоящему потому только, что и не было между ними никогда настоящей любви. Знала, знала ведь Вика, что никогда, за все эти месяцы не промелькнуло хоть на мгновение в сердце Виктора любовь к ней - что он любил либо ту иную, Звезду, Музыку; либо уж никого не любил. Потому, от понимания этого глубинного, от осознания несчастья своего, она и сцену днем устроила. Ну а теперь то, устала мучится, захотелось обмануть себя, и вот эта пустая рыцарская белиберда - колени, преклонения, в конце концов даже потребовала, чтобы он прочитал одно из тех, давным-давно написанных стихотворений - и ведь знала же, что не ей посвящено, так все равно попросила (все равно, что заставила) - и Виталию пришлось прочитать, да еще и слезы пролить, и ладошку ее поцеловать. Впрочем, я нисколько не собираюсь оправдывать Виталия, я вообще воздержусь от каких-либо комментариев к тем роковым событиям, которые разыгрались в ту же ночь.

* * *

В ту ночь Виталий почувствовал, что больше не сможет так существовать дальше. Он лежал рядом с Викой, глядел в потолок - неведомо сколько времени лежал так и глядел без всякой мысли, не замечая хода времени. Но вот, словно разряд раскаленный в голову ему ударил - просто осознал он, что так же вот лежал и неделю и месяц назад, что так же, в этой ужасающей, отвратительной пустоте будет продолжаться и год, и два, и три - все то же самое. И он будет тупеть, забывать - он покосился на жену; вот она лежит, со следами ожирения, удовлетворенная, наевшаяся, похрапывает - негромко, совсем негромко, но каким же отвратительным, грязным показался ему этот звук! И еще он ощутил омерзения от того, что лежит с ней в одной кровати - ему представлялся не живой, любимый человек, но отвратительный кусок мяса. Он стал подниматься, и, хотя сделал этот очень неаккуратно, ни одна пружина не скрипнула кровать то тоже была новехонькой.

И билось в его голове: "Знаю, знаю - они назовут все эти порывы нездоровыми. Скажут, что надо лечится, да и много-много еще чего наплетут... Но вновь и вновь задаю и им, и себе вопрос - кто Вы? Зачем Вы? Что вы со мной делаете, и ради чего?.. Почему вы считаете, что сидение за столом, бормотание всякой чепухи, бесцельные дни, бесцельные дела - все это тленное! - все это, по вашему истина, в этом предназначение человека, ну а я, удалившийся от всего этого, постоянно страдающий, каждый мгновение умирающий во мраке - я болен?!.. Почему же тогда вы так восторгаетесь моими стихами написанными именно в то, по вашему "безумное" время. Почему же вы отвергаете ту мою жизнь, а то, что та жизнь породила, с таким восторгом пытаетесь постичь?.. Ведь и письма же писали, что рыдают над моими стихами!.. А ведь стихи эти, стишки эти - есть ни что иное как блеклая тень тех истинных, сильных чувств, которые я тогда испытывал!.." - Здесь приведены мысли эти, и даже трудно поверить, что не кричал он их, что стоял все это время в полумраке, посреди комнаты; стоял без всякого движенья, и если бы только кто подошел к нему, так и услышал бы как часто-часто бьется его сердце...

А дальше уж не мысли отдельные, но только лишь порывы изжигающие, вихри в нем остались - он чувствовал, что либо сейчас же вновь услышит музыку, либо пойдет в ванную и перережет вены (и уж все равно, что там, за этой смертью будет - лишь бы только сбежать от этого ненавистного существования) либо же, последнее - он просто-напросто лишится рассудка. И так это ясно пред ним предстало - этот выбор один из трех, что он, конечно же, устремился к первому, самому лучшему для себя - к поиску кассеты.

Он, конечно, много-много раз до этого выспрашивал у жены, не видела ли она той темной, старой кассеты без всяких надписей, и она неизменно отвечала, что нет. Наверное, всякий человек в здравом уме, понял бы, что всякие поиски тщетны - однако, Виталий все-таки принялся искать. Он прошел из спальни в ту комнату, в которой за несколько часов до этого рокотал перед пьяными гостями свое новое стихотворение - в ту комнату, где прежде жил он во мраке, и начал настойчивые поиски. Несмотря на то, что в душе его бушевали, изжигали его вихри, он ни на мгновенье не забывался - старался совсем не шуметь, так как понимал, что жена может проснуться, придти, включить свет, начать выспрашивать, а он бы не смог лгать, он бы выложил все так, как было - и уже знал, что Вика тут же обрушилась на него с упреками, стала бы даже голосить, что "он совсем тронулся", что "через скоро и кусаться будет". И так это ясно пред ним предстало, что он даже выпрямился; возвышался теперь со сжатыми кулаками над диваном, и хрипел - одним горлом хрипел, так что выходил этакий страшный, похожий на агонию звук.