Счастье рядом - [54]

Глава тринадцатая

1

За окном медленно пролетали сухие снежинки. Они осторожно прикасались к земле и подобно тополевому пуху наслаивались у обочины тротуара. Промерзший асфальт уже не в силах был растопить этих немногочисленных разведчиков зимы, и они тоже не могли осилить землю, спеленать ее белым холодным покрывалом. Андрей смотрел на замысловатые пути-дороги, по которым снежинки пробирались к земле, и думал о Тане. Она так и не увидела первого снега, дыхание которого обожгло ее руки в тот воскресный день. Теперь она в теплом Харькове, а ему казалось, стоило выйти на улицу, пройти три-четыре квартала — и в аллее старых лип он снова встретит ее, как в те дни, которые предшествовали отъезду. От этих мыслей, от нерадостной картины за окном на душе становилось холодно и одиноко... Откуда-то издалека доносился голос Хмелева. Он говорил об очень важном, лишний раз напоминая, что жизнь продолжалась, о долге перед ней, который теперь неизмеримо вырос. Для этого собрал он сегодня всех редакторов.

...Леонида Петровича беспокоило выполнение плана предсъездовских передач. Именно об этом он говорил теперь.

— Начнем с редакции пропаганды.

Виктор Иванович Фролов, перебирая страницы плана, перечислил темы прошедших передач. Их оказалось недостаточно, и Хмелев заметил:

— Когда, наконец, редакция пропаганды будет оправдывать свое название? Где у вас передачи о развитии основных отраслей промышленности?

— Но у нас не редакция промышленных передач, это дело Широкова.

— Товарищи, не будем заблуждаться. Вы говорите, что у вас не промышленная редакция, Широков будет говорить, что у него не редакция пропаганды. А кто же будет пропагандировать наметки партии на семилетие? Все мы партийные пропагандисты — и промышленники, и литераторы, и музыканты! Виктор Иванович, делайте выводы. Пойдем дальше. Андрей Игнатьевич...

Широков рассказал о передачах, посвященных соревнованию в честь съезда, и закончил свое сообщение претензиями к руководству, которое продолжало ограничивать поездки по районам области.

— Учтем, — резюмировал Хмелев. — Плотников!.. Кедрина!.. Ткаченко!.. — называл он фамилии редакторов и придирчиво выслушивал их.

Потом он встал и, не выходя из-за стола, коротко подвел итоги.

— Подобный контроль за выполнением плана будем проводить еженедельно. Но главное в том, чтобы выполнить его качественно. У нас не должно быть серых передач. Делать их содержательными, мобилизующими — вот наш ответ на созыв партийного съезда.

Хмелев сильно закашлялся и тут же закурил. Он затянулся несколько раз, и кашель успокоился.

— В нашем коллективе есть еще белоручки, есть люди, которые не поняли по-настоящему своего долга. В то же время весь смысл нашей работы — воспитывать высокосознательного человека, бороться за него. Имейте в виду, что инертность и скептицизм, лодыри и маловеры — это тормоз движения вперед. Заведомо малая отдача — преступление! — Хмелев снова закашлялся и, махнув рукой, сказал: — У меня все.

Кабинет опустел. Хмелев подвинул к себе папку с микрофонными материалами, но, услышав через приоткрытую дверь, как в коридоре спорили Широков и Фролов, позвал их обоих к себе. Он заметил злое выражение на губах Андрея, розовые пятна на щеках Фролова и едва приметно улыбнулся углом рта, в котором была зажата дымящаяся папироса.

— Небось, делите сферы влияния? А делайте это просто. — Он положил на стекле стола планы обеих редакций и начал подробно развивать мысль о содержании будущих передач. — И не забудьте, о чем я говорил, Виктор Иванович. Думаю иногда о вас и не пойму, откуда такая апатия, где ваша энергия, гордость за журналистскую профессию и, кстати, за весь Фроловский род. Коллектив вас принял неплохо, но и вы должны входить в него не индивидуалистом, а товарищем. У нас вы начинаете трудовой путь.

Виктор Иванович не отвечал, он сидел на диване, сгорбив плечи, и смотрел отсутствующим взглядом на этажерку с подшивками газет. Возможно, ему вспомнились сейчас особняк в Туле, окруженный густым садом, его, Витюшина, комната, отец — известный в городе врач и мать — внимательная и добрая, заботливая хозяйка. В этом особняке было все для него, единственного сына. И пусть мальчишки называли его толстяком и по дороге из школы частенько отбивали свои кулаки о его бока, зато дома неизменно встречали его такая забота и такое внимание матери и отца, что о школьных неприятностях он сразу забывал. А потом — университет. Отец сам отвез его в Москву на собственной машине и представил своему брату — дядюшке Виктора. Каждую субботу за ним приезжал отец и вез обратно в Тулу, на все воскресенье, в родной дом, где уже ждали на столе самые вкусные вещи. Случилось так, что ни товарищей, ни друзей у него не оказалось. Не сложилось и никакого представления о самостоятельной трудовой жизни. И как воспринимать ему теперь отношение этих простых, но, по мнению Фролова, грубоватых и недостаточно воспитанных людей? Добра или зла желали они ему? Скорее — добра. Вспомнив, что от него ждут ответа, он сказал:

— Хорошо, Леонид Петрович, Я подумаю о том, что вы сказали. А с Андреем Игнатьевичем, мы, конечно, договоримся. Теперь мне ясно.