Счастье рядом - [3]

Сюда, в студию, часто звонили и другие корреспонденты. Все они знали, что если в редакциях уже никого нет, то в студии еще можно застать Александру Павловну и передать все, что нужно.

Разговор с Широковым всколыхнул Александру Павловну. Да, пора домой! Она тщательно заперла шкафы с пластинками и магнитофонными записями и заглянула в центральную аппаратную.

В этот вечер дежурила Оля Комлева, Она выглядела совсем девочкой и была такая маленькая, что неуклюжий письменный стол, за которым она сидела, казался огромным. Забравшись с ногами на стул, Оля держала в тонких руках раскрытую тетрадь, заполненную стенографическими знаками. Стол окружали шкафы усилительной аппаратуры, которые светились докрасна раскаленными лампами. Контрольные динамики гремели музыкой — шла трансляция Москвы.

Оля не слышала, как открылась дверь в аппаратную, и только когда Александра Павловна остановилась у самого стола, оторвалась от конспекта и вскинула голову. Большие голубые глаза удивленно уставились на Александру Павловну.

— Вы давно?

— Что давно?

— Здесь стоите?

— Не меньше получаса...

— Ну уж, не может быть. Я только что соединяла вас с Широковым.

— А коль соединяла, так чего спрашиваешь? Тоже мне, ответственный дежурный! —— Александра Павловна добродушно потрепала Олины кудряшки и низким строгим голосом сказала: — Закрой, я пошла.

— Постойте, постойте, Александра Павловна, вам нравится голос Широкова?

— Широкова?.. — Александра Павловна усмехнулась. — Разве он певец? А почему, собственно, тебя это интересует?

Оля закрыла тетрадь и, прижав ее к груди, тихо произнесла:

— Знаете, мне кажется, что Широков должен быть очень веселым и... мужественным человеком.

— Возможно, но к чему тебе это? Мало ты накуролесила за свою жизнь. Мотылек!

В голосе Александры Павловны прозвучали нотки осуждения. Она считала, что говорить таким тоном имела право, так как немало была наслышана о легкомысленных Олиных увлечениях. Но Оля ничуть не обиделась, напротив, звонко расхохоталась.

— Разве я чем-нибудь похожа на мотылька? Мотылек живет один день, а я — вы знаете, сколько прожила я? Почти восемь тысяч дней! Моей Аленке и то уже тысяча дней.

— Ну и подсчеты! — На этот раз рассмеялась Александра Павловна. — И не лень тебе считать прожитые дни? Умора! — Александра Павловна расстегнула пальто, достала из кармашка вязаной кофты платок и принялась вытирать глаза.

— Рассмешила... Это, значит, сколько же дней прожила я? Наверное, все пятнадцать тысяч!

Оля схватила карандаш.

— Вам сколько, тридцать девять? Ну вот... Получается... Четырнадцать тысяч двести тридцать пять дней. А некоторые люди живут по двадцать пять — тридцать пять тысяч!

— И когда ты все это высчитываешь? Придет же в голову.

— На дежурстве. Аппаратура работает нормально, сижу — читаю, концерты слушаю и думаю. Что только не придет в голову. Вот, например, сколько лет Козловскому?

— Ну, это и так известно.

— Вам, конечно, но мне откуда знать?

— Ну и как же?

— А я взяла и написала ему письмо.

— Что же он тебе ответил?

— Ничего! Наверное, обиделся: ведь я написала ему, что голос у него такой молодой, что петь им может только юноша или никогда не стареющий мужчина.

— И все-таки ты мотылек, — вздохнула Александра Павловна. — Закрой-ка за мной фойе. Мне пора.

— Ну что же, счастливо, Александра Павловна! Как только доберетесь в такую погоду? Одна, а идти вам на край света...

— Доберусь, мне не привыкать.

Дверь за Александрой Павловной закрылась, и Оля вновь осталась среди громоздившейся вдоль стен аппаратуры. Она прошлась около усилительных шкафов и фидерных стоек, привычными движениями повертывая регуляторы. Аппаратура работала исправно, на тысячи радиоточек города подавался голос Москвы.

Затем Оля снова взобралась на стул и, закусив зубами кончик карандаша, принялась учить стенографические знаки.

...Уже далеко за полночь закончилась работа радиоузла. Выключенная аппаратура, словно лишенная дыхания, остыла, мрачно притаившись возле стен полутемного зала. Оля уснула. Она ловко устроилась на диване, поджав ноги и положив кудрявую голову прямо на деревянный подлокотник. Однако сон дежурного техника тревожен и недолог: в любую минуту может раздаться телефонный звонок и нужно будет давать разъяснения какому-нибудь отдаленному радиоузлу области или записывать сводку о его работе, говорить с дежурным приемной радиостанции, отвечать на вопросы начальства. И вот он, телефонный звонок! Оля, словно мячик, вскочила с дивана и, потеряв на ходу туфлю, подбежала к стойке, в которой был вмонтирован телефон. На многочисленные «хелло!», как привыкла начинать разговор Оля, трубка отвечала сплошным треском. Затем издалека стал пробиваться тонкий, безжизненный голос: «Оков... оков...» — настойчиво повторял неизвестный абонент. «Ага, говорит Широков», — наконец поняла Оля и, стуча по рычагу, призывая междугородную обеспечить четкую связь, принялась во всю силу легких кричать: «Слушаю, слушаю вас, товарищ Широков!..».

Внезапно в трубке воцарилась тишина. Исчезли и голос, и треск, который мешал говорить. Напрасно Оля раздувала щеки, силясь продуть молчавшую трубку, — ее как будто отрезали от шнура. Не успела Оля отойти от стойки, чтобы надеть туфлю, как резкие звуки междугородной вновь заставили ее броситься к телефону. На этот раз голос Андрея Широкова звучал как будто бы рядом. Андрей извинился за позднее вторжение и попросил записать информацию для утреннего выпуска «Последних известий».